Владимир Михайлов - Капитан Ульдемир

Наступавшие теперь перебегали меж деревьев со всех сторон. Впечатление было такое, что нас окружали.

Я достал пистолет, достал патрон и вытянул руку.

Люди с ружьями приближались. Они были пока что метрах в шестидесяти, а я знал, что из моего пугача можно вести действенный огонь метров на двадцать пять—тридцать. Иначе, это будет трата патронов. Я ждал, пока они подойдут поближе, и не спеша выбирал цель.

Подошла Анна. Остановилась. Я схватил ее за руку и дернул:

— Не изображай неподвижную цель!

Она неспешно прилегла и с любопытством спросила:

— Что вы будете теперь делать?

«В самом деле, что же?» — подумал я.

Я лежу тут, на песке чужой планеты, и собираюсь стрелять в людей, населяющих ее. Я считаю, что прилетел спасти их, и вот лежу и собираюсь стрелять в них. И убивать. Потому что, когда я был солдатом, меня учили: стрелять надо не мимо, а в цель. Надо убивать врага, потому что иначе он убьет тебя.

Но были ли эти люди моими врагами?

Я был чужой им, они — чужими мне.

Может быть, их вина в том, что они мешают нам спасти их?

Но надо ли спасать человека любой ценой — даже ценой его собственной жизни?

Пусть погибнет мир — лишь бы торжествовала справедливость?

Или все-таки как-нибудь иначе?

Они были метрах в сорока, когда я встал.

Встал, сунул пистолет в карман и с полминуты смотрел на них, а они — на меня. Они не остановились, не замедлили шага.

Я оглянулся, и на лицах наших парней увидел облегчение. Здешних парней, воинов Рыцаря. Люди из экипажа лежали спокойно. Иеромонах отложил автомат и подпер подбородок ладонями, словно загорал, а остальные продолжали держать оружие наизготовку.

Я ждал. Наконец от наступавших отделился человек и, убыстрив шаг и размахивая руками над головой, направился ко мне. Он был без оружия. Парламентер, понял я. Просто они не знают, что в таких случаях полагается нести белый флаг.

— Дай-ка автомат, — сказал я Никодиму.

Не вставая, он протянул мне свой. Я закинул оружие за спину.

— Я с тобой, — сказала Анна. На лице ее было любопытство.

— Попробуй только, — пригрозил я и двинулся навстречу парламентеру.

Мы встретились недалеко от наших позиций.

— Думаю, — сказал я ему, — нам надо поговорить, пока не началась серьезная стрельба.

Он, кажется, немало удивился.

— О чем говорить? Вам надо сдаваться.

— Да неужели? — удивился я.

— Конечно, — сказал парламентер. — Ты умеешь воевать? Тогда смотри: мы вас окружили. Вы проиграли. Значит, надо сдаваться. Ведь иного выхода нет?

— Это как сказать, — произнес я, сомневаясь.

Он описал рукой круг, потом наставительно поднял палец:

— Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение. В таких случаях полагается сдаваться.

Я вздохнул.

«Бедные человеки, — подумал я. — Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные с нарушением правил, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до момента, когда тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не объяснили вам, что драка — не шахматы и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?»

— Ага, — сказал я вслух. — Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда с нами будет?

Он пожал плечами.

— Да уж, наверное, придется вам всем повозиться в Горячих песках, — сообщил он почти весело. — Будете строить там башни, и не иначе. Наверное, там вы быстрее поймете, что нельзя забираться туда, куда не разрешено.

— Может, тогда и поймем, — согласился я. — Однако в этой позиции еще можно играть. Предлагаю ничью.

Он не понял, и я повторил:

— Предлагаю ничью. Ты заберешь свое войско и отправишься восвояси.

— А вы?

— А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы собираемся здесь побыть — ну, допустим, еще два дня. Потом можешь приходить и поднимать свой флаг: нас здесь уже не будет. Договорились?

— Вам нельзя здесь оставаться, — сказал он. — Это не разрешено, разве я непонятно объяснил?

— Ну ладно, — сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не пробиться. — В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда или придется выгонять вас силой?

Тут он понял, что я говорю серьезно.

— Ты на самом деле не хочешь сдаваться?

— Не вижу повода.

— Но тогда… тогда вам будет куда хуже! Тогда вы, может, не отделаетесь даже Горячими песками, тогда… ну, вам будет очень плохо.

— Тем, кто доживет, — сказал я.

Пока мы с ним перебрасывались этими необязательными словечками, я думал: а почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в ней ценного? Почему не прекратить войну, не начиная? Зачем я лезу со своими правилами в этот симпатичный, хотя и обреченный монастырь?

— А вот зачем, — ответил я сам себе. — Тут находится что-то такое, что для них очень важно. Не для этих мужиков с самопалами — им известно только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить нас в том, что игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться с запретной территории. Нет, не для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно нащупали болевую точку в их организме. И те, кто послал сюда дружину, ощущают боль и хотят от нее избавиться.

Но боль бывает и полезна. Что, если мы все же со здешними властями не поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком случае — Уве-Йорген прав — нам придется спасать их силой, то есть — вынудить правительство сотрудничать с нами. Нет, мы никак не должны убирать пальцы оттуда, где, может быть, случайно прижали их артерию… Мы останемся здесь.

— Слушай, — недовольно сказал парламентер. — Ты не видишь, что я жду? Сколько я могу стоять так, по-твоему?

— Ладно, — сказал я. — Теперь запомни как следует то, что я скажу, и ничего не перепутай. Мы отсюда не уйдем. А ты отправляйся к своему командованию и скажи, что переговоры мы станем вести только на самом высоком государственном уровне. Понял?

— Нет, — искренне ответил он. — Вам надо сдаваться — почему же ты еще ставишь какие-то условия?

Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно.

— Тогда так, — сказал я. — Ты все-таки запомни то, что я говорю. Я постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда.

Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным. Однако в ответ он только улыбнулся.

— Что ты говоришь! — сказал он. — Оглянись: твои уже готовы сдаться! Они-то знают, что вы проиграли!

Я внял совету и оглянулся.

И в самом деле, наша гвардия уже покинула свои укрытия, оставив автоматы на песке. Молодцы и вправду решили сдаваться — по тем правилам, какие были у них приняты; парни стояли кучкой, безоружные и унылые. Уве-Йорген глядел на них свирепо. Георгий — презрительно, а привыкший прощать Иеромонах был, кажется, даже рад тому, что молодые люди не впадут во грех смертоубийства.