Мартин Гринберг - Дорога Короля

К ночи небо разъяснилось. Засверкали звезды. Дети тихо ойкали от восторга. А вскоре и Косоглазый потихоньку подполз к Орику под бочок и улегся с ним вместе среди собак.

К утру Коротышка уже вполне мог ходить, хотя ему все еще было очень больно. Но тем не менее к полудню они уже добрались до первой деревни, а на закате и до Йоруна. По пути дети громко восхищались всем, что видели. Они держались все вместе и чуть в стороне от Орика. Очень часто их что-то пугало, и они все стремились удрать от неведомой опасности. Но потом непременно возвращались и послушно следовали за своим провожатым.

Город окутывали голубые сумерки. Над заснеженными островерхими крышами домов загорались ранние звезды. Из окон струился теплый желтый свет. Орик вел детей прямо к дому кузнеца Гутлаха.

Он постучался. Кузнец, открыв дверь, возник на фоне светящегося дверного проема — огромный, черноволосый, широкоплечий. Увидев его, Косоглазый пронзительно вскрикнул и бросился назад. Коротышка загородил собой Писклю и широко расставил ноги, растопырил, точно когти, пальцы на руках и оскалил зубы: приготовился драться.

— Тихо, дружище, ты с ними поаккуратней! — Орик схватил кузнеца за плечо. — Эту компанию и испугать недолго. Я думаю, они у гоблинов жили.

— Что? — раздался из глубины дома чей-то взволнованный голос, и жена Гутлаха, отодвинув кузнеца в сторону, бросилась к детям. — Наш Вестмар вернулся?

— Боюсь, этого мы никогда не узнаем, — вздохнул Орик. — Ведь уж лет тринадцать прошло с тех пор, как вы его потеряли, верно? Да только мне подумалось, что у вас в доме за детьми будет надлежащий уход.

— Да мы с радостью! Ах, бедняжки! — запричитала женщина, опускаясь прямо в снег и раскрывая объятия едва видимым в темноте детям.

— Так они что же, сбежали от гоблинов? — прогремел бас Гутлаха. — А рассказать-то они хоть что-нибудь могут? Эх! — Кузнец с такой силой стукнул кулаком по стене, что та загудела. — Сколько же лет я мечтал об этой минуте!

— Ну все, здоровяк, умерь-ка свой пыл. — Охотник положил руку Гутлаху на плечо. — Им ведь нелегко пришлось, это сразу видно.

А женщина по-прежнему стояла в снегу на коленях, терпеливая и неторопливая, точно восходящая луна. Коротышка первым шагнул к ней. Пошатнулся, сделал еще шаг, и тут его обогнали Пискля и Косоглазый, крепко держась за руки и дрожа от страха. Потом дети остановились в нерешительности, но не убегали, словно ждали, когда эта добрая женщина поднимется с колен и примет их в свои объятия.

— Да, да, пусть сперва отдохнут немного, подлечатся, подкормятся, — сквозь слезы говорила она, — а потом и расскажут нам все — когда сами захотят и когда будут готовы. Тогда уж, наверно, и листья на деревьях снова станут зелеными…

Так начинается знаменитая песнь «Гнев отцов», которую и до сих пор знает каждый житель Илэнда.

Уши его оглохли от грохота артиллерийских снарядов, глаза слезились, горло саднило от ядовитого газа… Эрнест Пик с огромным трудом, ощупью добрался до шнурка, на котором висел прикроватный колокольчик, дернул за него и наконец очнулся от сна: кулаки сжаты, сердце бешено бьется и во всем теле такая усталость, словно он и не ложился спать.

«Может, лучше было бы действительно не ложиться», — подумал он.

Дверь приоткрылась. Вошел Тинклер, служивший у него ординарцем и во Франции, и во Фландрии. Он раздернул занавески, и в спальню хлынул дневной свет.

— Вы снова плохо спали, сэр? — осведомился Тинклер.

Это был даже и не вопрос. О дурно проведенной ночи красноречиво свидетельствовали смятые, скомканные простыни.

На столике у кровати среди коробочек с лекарствами стояли бутылка с настойкой валерианы, стакан и кувшин с водой. Тинклер тщательно накапал предписанное врачом количество лекарства в стакан, долил туда воды, размешал и подал хозяину. Эрнест, хотя и неохотно, лекарство проглотил: похоже, оно действительно помогало. Доктор Касл показывал ему статью, где описывалось успешное лечение валерианой и в иных случаях контузии.

«А ведь каждый из них по-своему любит меня — в душе, в темнице собственного черепа…» — думал Эрнест Пик.

— Не желаете ли чаю, сэр?

— Желаю, — кивнул Эрнест. — И еще приготовьте мне ванну, пожалуйста. А завтракать я буду здесь, наверху.

— Хорошо, сэр. Что вам приготовить из одежды?

С трудом встав с постели и про себя проклиная пробитую пулей коленную чашечку, из-за чего левая нога теперь практически не сгибалась, Эрнест посмотрел в окно, за которым сияло голубое небо, и пожал плечами:

— По-моему, как раз подходящий денек для легкой куртки и фланелевых брюк.

— Но, сэр!.. При всем моем уважении… Сегодня ведь воскресенье! Так что…

— Да какая к черту разница, что сегодня за день! — взревел Эрнест и сразу почувствовал себя виноватым. — Извините, Тинклер. Снова у меня нервы на пределе. Сны еще эти дурацкие… Вы, разумеется, можете пойти в церковь, если хотите.

— Да, сэр, — прошептал Тинклер. — Спасибо, сэр.

Ожидая, пока принесут чай, Эрнест мрачно смотрел в окно на залитый солнцем пейзаж. Фамильная усадьба Уэлсток-Холл была, как и многие другие, во время войны превращена в сплошные огороды; та же ее часть, которую патриотически настроенный сэр Родрик, дядя Эрнеста, не пожелал видеть распаханной и покрытой ирригационными канавами, досталась сорнякам. Однако повсюду уже виднелись следы возвращения к обычной мирной жизни. Разумеется, нужного количества работников было не найти, однако пожилой мужчина и двое пятнадцатилетних подростков старались вовсю. Теннисный корт пока, разумеется, восстановить не успели, но лужайка перед домом была аккуратно подстрижена и украшена клумбами, на которых цвели крокусы. Да и вокруг дома многие клумбы, уже приведенные в порядок, пестрели яркими цветами. Из окна спальни Эрнесту был виден шпиль собора, хотя само здание и все церковные постройки скрывала густая листва деревьев и кустарников; видел был лишь угол домика священника.