Елизавета Дворецкая - Лесная невеста

– Я, может, и та же. А… другие?

– Какие – другие? – Лес Праведный наклонил голову и лукаво глянул на нее из-под белых косматых бровей. Эти брови почти занавешивали глаза, так что поймать его взгляд было нельзя, но это и к лучшему. – О ком тебе грустить?

Дивина опустила глаза. Ей хотелось сказать о Ледиче, но она не смела.

– Ты мой указ нарушила, обручилась, – продолжал старик. – Молчи, я знаю почему. Раз слово дала, нарушать его нельзя. Но если уж ты жениха от смерти спасла, а он тебя не спас – пусть теперь сам сюда за тобой приходит. Тогда, может, и отпущу.

– Но как же он придет за мной, если не ведает, где я? Даже если искать будет – только и узнает, что пропала в лесу.

– Вот пусть в лесу и ищет. Весна придет…

– А она еще не пришла – весна? – Дивина оглянулась в сторону окошка. Заслонка была отодвинута совсем чуть-чуть, да и снаружи уже почти стемнело, но все же в щель было видно немножко синего зимнего неба. – Я все думаю: может, это у меня здесь все тот же день, а у них там уже сто лет прошло…

– Этого не бойся. Здесь хоть сто лет пройдет, а как захочешь туда вернуться, вернешься в любой день. Захочешь – в тот, из какого ушла…

– Нет, в этот не хочу! – Дивина вспомнила и содрогнулась.

– Ну, в другой можно. Там уже Новый Год. Везде угощение нам готово, вот, пойду собирать! – Лес Праведный взял из сеней огромный, во всю спину, плетеный короб.

– Ты туда пойдешь! – Дивина вскочила и всплеснула руками. – Дедушка, миленький, отец мой родной, возьми и меня! Хоть ненадолго возьми, хоть на один вечерочек!

– Ну хочешь, возьму! – Лес Праведный рассмеялся и лукаво поглядел на нее. – Только не думай: все равно ты теперь моя, захочу – сразу назад верну, как рукавицу за пояс. От меня не сбежишь.

– Как захочешь, так вернешь, только пусти меня хоть недолго с людьми погулять. У всех праздник, а я что же, одна тут буду сидеть?

Она посмотрела на Князя Волков, словно просила поддержки; он сделал ей какой-то знак бровями, подмигнул, словно обещал что-то.

– Ну, идем! – Посмеиваясь, Лес Праведный запахнул шубу, и теперь шуба почему-то оказалась уже не белой, а бурой, как у медведя.

Шапка его превратилась в медвежью голову с оскаленной пастью, на руках и на поясе зазвенело множество бубенчиков. Дивина, на ходу заматывая платок, побежала за стариком, уже открывшим дверь и перешагнувшим порог. Казалось, если сейчас же не успеть проскочить вслед за ним в приоткрытые врата, то он уйдет один, а она опять окажется на той же опостылевшей пустой поляне. Дивина даже не заметила, что ее полушубок странно потемнел и потяжелел. Вслед за стариком она выпрыгнула из избушки, и сама не видела, что с ней сталось, – но даже медведь, окажись он здесь вечером, от удивления, наверное, сел бы прямо на снег.

Перед новогодними праздниками поиски пришлось прекратить: не такое настало время, когда можно бродить по лесам. Дни сделались такими короткими, что, казалось, с утра и не рассветает. Сквозь дневные сумерки отчетливо, хотя и молчаливо, проглядывал иной мир. Наступал солнцеворот, Явь и Навь сближались, чтобы на миг отразиться друг в друге и опять разойтись. Все разъезды прекратились: в такие дни легко заехать прямо на Тот Свет.

В Ольховне тоже готовились к празднику. Девушки и молодые женщины, поначалу напуганные появлением чужой дружины и сидевшие по домам, теперь снова стали собираться с куделью и рукоделием в беседу. Многие из полотеских кметей тоже ходили на посиделки, приглашали и Зимобора, но и там, глядя на румяных, немного смущенных присутствием князя девушек, он думал о Дивине.

В ночь солнцеворота на площадке святилища разложили огромный костер, помогая новорожденному солнцу одолеть зимнюю тьму. Весь городок теперь был окружен огненными засовами, запирающими путь голодной зимней нечисти и обогревающими предков, которые в эти темные ночи приходят проведать потомков. На каждом окошке стояла в горшках каша из цельного зерна с черемухой, лежали в мисках блины, прикрытые новыми чистыми полотенцами.

На следующий день дети, собираясь стайками, ходили от двора ко двору, пели хозяевам добрые пожелания на предстоящий год и получали за это печенье в виде козочек и коровок. Зимобор улыбался, слыша где-то за тыном звонкие детские голоса. Вспоминалось, как двадцать лет назад и сам он вот так же ходил с другими детьми по дворам вокруг Смолянска. С ними тогда ходила и Избрана, а Буяра они не брали, потому что тот был еще слишком мал. Только в Смолянске пекли из теста не коровок, а свинок.

Двадцать лет назад! В свои двадцать четыре он уже мог бы быть отцом, если бы его судьбу не изломала эта мнимая смерть невесты… Дивины… И их пятилетний сын бегал бы вприпрыжку с другими детьми, и грыз бы сладкую медовую коровку, и его щеки от мороза были бы, как два снегиря…

После полудня парни и девушки забегали между дворами, держа в руках целый ворох шкур, тряпок и кудели. Дверь, ведущая в беседу, то и дело скрипела и хлопала, изнутри доносились визг, смех, крики. Самые молодые из кметей вскоре не вытерпели и тоже ушли. Даже Зимобору хотелось пойти посмеяться вместе со всеми, но сейчас он был хозяином этого дома и должен был ждать.

Когда начало темнеть, из беседы показалась наконец «коза». Ее представлял кто-то из местных парней – рослый, плечистый, похожий скорее на медведя. На нем был черный козий кожух, вывернутый мехом наружу, другой такой же надели ему на ноги и сшили наряд у пояса, чтобы не разваливался. На голове его была огромная маска с козьей мордой и длинными рогами, сплетенными из соломы и просмоленными. Фигура получилась такая жуткая и внушительная, что дети кричали от страха, и даже взрослых пробирала дрожь, когда это чудище, приплясывая и поворачиваясь, появлялось во дворах и ревело, наклоняясь к окошкам:

Вокруг «козы» прыгали, визжали и вертелись еще какие-то черные непонятные фигуры: все были одеты в вывернутые кожухи и полушубки, у всех вместо лиц были маски – волки, медведи, козы, свиньи. У кого-то был лошадиный череп на палке, у кого-то – белые бычьи рога на шапке. Все держали в руках горящие факелы, от прыжков и плясок летели искры, тянуло дымом, и вся эта нечисть криком и ревом требовала угощения, впрочем, обещая за это хозяевам «избушку ребят и хлевушку телят».

Завидев среди своей ватаги или на улице фигуру в женской одежде, «коза» с ревом набрасывалась на нее и била своими соломенными рогами; дикие спутники «козы» кидались туда же и норовили загрести девушку или женщину, даже роняли на снег. Правда, не всегда это оказывалась действительно женщина, как не всегда и нападавшие на нее были мужчинами. В этот вечер все перемешалось: девушки одевались парнями, а парни – девушками; косматые, черные, измазанные сажей и обвязанные куделью фигуры носились друг за другом, сцеплялись, падали с визгом и хохотом в снег, загоняли одна другую в углы.