Токацин - Чёрная река

Метель не унималась, и зыбкое пламя очага вздрагивало, как бы в испуге, когда с крыши доносился тонкий протяжный свист. Ледяной ветер, пролетая над селением, задевал крылом трубы, цеплялся за ставни, раскачивал чёрные ветви и бил их друг о друга с гулким костяным треском. Что-то упрямо скреблось за ставнями, царапая резное дерево. Рэндальф, уткнувшийся было в недочитанный свиток, навострил уши и выбрался из кресла.

— Холодно же! — запоздало зашевелилась под покрывалом Амика. Тяжёлая зимняя завеса качнулась в проёме, скрипнул тяжёлый засов, и метель взвыла, пригоршнями швыряя в дверь снежную крупу.

— Хаэ-э-эй! — Рэндальф высунулся наружу, вдохнул холодный ветер, чихнул и влетел обратно в натопленный дом, спиной привалившись к двери. Амика, плотнее прикрыв створку, вернула засов в пазы.

— Ледяной демон, — Рэндальф смахнул снежинки с усов, потряс ушами и опустился на пятнистую шкуру у очага. — Прямо под дверью. Царапал косяки, там теперь бороздки.

— И не жалко им когтей… — покачала головой Амика, разглядывая свои короткие пальцы и пушистые подушечки. Узкие изогнутые когти показались наружу — ненамного, едва ли на человечий мизинец — и втянулись обратно.

— Что он тут делает? — вяло удивилась Милена, приподняв голову от кипы свитков и листов тонкой коры и кожи. — В этом селении ему нечего есть.

— Заблудился, должно быть, — пожал плечами Рэндальф и тут же забыл о демоне. — Так ты не спишь? Мы думали, ты задремала в свитках.

— Я разбираю записи, кимеи, — вздохнула Милена и пригладила усы. — Год был тихий…

Она кивнула на корзины со свитками, перевитыми цветными лентами. Пластинки золотистой коры свисали с них, пестрея от письмён, — все события года были записаны, как подобает, и каждый свиток вошёл в тысячелетние списки.

— Да, уже второй месяц мы отдыхаем, — кивнул Рэндальф. — А у тебя всё больше и больше вещей на столе. О чём ты читаешь?

— О днях Волны, кимеи, — Милена подняла со стола странный серебристо-белый лист с разлохмаченными краями. На листе — кое-как, в три штриха — начерчен был крылатый демон с головой гиены, рослый, плечистый и мохнатый. Чуть поодаль, в углу страницы, припал к земле, готовясь к прыжку, рыжий кот, и на его хвосте изгибалось стальное лезвие.

— Легенда о Чёрной Речнице?! — Амика навострила уши. — Мы напишем о Кессе из Фейра? И о Нингорсе, Оседлавшем Волну, и о…

— И о подземных ящерах, и о самоцветах, и о небесной тине, — тихо хихикнула Милена. — Если только уймётся — храни нас Омнекса! — этот вой за окном. Под него мне не проснуться. Посмотри, Рэндальф, хватит ли тебе красок на новые свитки? Юс по такой погоде к нам не дойдёт…

Тяжёлая зимняя завеса колыхнулась в дверях, сквозняк качнул её, но тут же стих. Вдалеке кто-то что было сил колотил палкой о палку, топотал по настеленным на каменный пол циновкам, и на ветру, раскачиваясь вместе с дверными завесами, звенели развешанные на проходе осколки ракушек. Холодный ветер, на миг впущенный в натопленные ходы, просочился в проём, мимо кто-то пробежал, пыхтя под тяжёлым грузом. Кесса Скенесова, выронив шитьё, высунулась из пещерки и озадаченно огляделась. За поворотом, где-то у холодной кладовой, слышались голоса.

— Солнечная кошка вышла на дорогу, — выдохнул, ставя на пол что-то тяжёлое, Хельг Айвин.

— Виделись уже, — буркнул не слишком-то радостный дядя Каннур. — Это всё, говоришь?

— Три десятка — мало разве? — хмыкнул Хельг. В пещерку потянуло горючей смолой. Каннур хмыкнул в ответ.

— На шестерых-то стрелков? По пяти на лук? А дальше что — снежками кидаться?

— Да в кого?! — хлопнул себя по бокам Хельг. — Уже третий день Дикерта, и снег неделю лежит нетронутый. Хватит тебе пяти стрел, Каннур. Да и те только попусту смолой измазали. Неделю отчищать.

— Бездна тебя храни! Чтобы ты так колдовал, как отговариваешься! — сердито фыркнул тот и наклонился за корзиной — циновка под его ногами захрустела. — Хорошо, ступай домой. Зови деда, скажи — только его и ждём.

Ракушечные подвески зазвенели снова — ещё один гость пробирался зимними лазами. Кесса, ёжась от холодного ветра, нырнула обратно в пещерку.

— Дядя всё мечтает застрелить снежную тварь? — хихикнула Кирин Скенесова, разглядывая почти дошитую кайму на подоле рубахи. — Так значит, все уже у очага? Может, и нам пора?

— Не все, — отмахнулась Кесса, пряча незаконченное шитьё в сундук. — Я считала — ещё четверых не хватает. Пойдём наверх! Как раз успеем посчитать следы.

— Хэ-эх, — поёжилась Кирин, задувая лучинку и накидывая тяжёлый зимний плащ поверх рубахи. — Думаешь, снежники приходили? Только с вечера всё было чисто… что там — с той метели снег лежит нетронутым!

— С той метели небо было чистым, — нахмурилась Кесса, — а сегодня с ночи всё затянуто, ни звезды не видать. Пойдём посмотрим, пока никто в окне не засел!

Лестница, вырубленная в известняке, уводила вбок, в сторону от цепочки больших и малых кладовок, к узкому проёму — входу в спальню. Каменные ступени не холодили ноги — известняк был застлан толстой корой, вверху, вдоль туннеля, струился тёплый воздух — в большой зале с утра горел очаг, и узкие прорези в стенах исправно гнали согревающий ветер вглубь скального обрыва, к жилым пещеркам и норам. Щели в камнях, выдыхающие тепло, напоминали Кессе ноздри огромного и странного, но дружественного существа. Приложив на ходу к ним руку — «мы — свои, помнишь нас, живущий в скалах?» — юная девица откинула плетёную завесу и переступила порог, нащупывая на ходу светильник.

Сияющие кристаллы были недёшевы, но Сьютар Скенес держал кузницу, и деньги у него часто водились, — и один из крохотных мерцающих камешков — зеленоватый церит — достался даже верхней спальне. Прикрывавший его колпак слетел и закачался на ремешках. Кирин, пробравшись наверх вслед за Кессой, поспешно опустила завесу до самого пола. Внизу по коридору кто-то шёл — слышно было, как хрустят под тяжёлыми зимними сапогами циновки.

— Смотри, не выстуди пещеру, — прошептала Кирин, придерживая многослойные завесы, пока Кесса убирала засовы и приоткрывала тяжёлую крышку — оконную затычку. Ледяной ветер с торжествующим визгом хлестнул её по пальцам. Кесса выглянула наружу, прижимаясь к нагретому камню.

— Кирин, держи меня за пояс, — тихо попросила она, протискиваясь вдоль выстланной тростником стены. Снаружи была зима.

Кесса родилась зимой — в первый день Аксеневи, месяца, когда снег от холода визжит под ногами, и эта зима была для неё семнадцатой, Кирин же успела увидеть на одну больше, но им обоим сейчас было не по себе. Ветер, воющий над обрывистым берегом Реки, обжигал пальцы до костей, леденил лица, трепал меховые плащи. Кесса завороженно следила, как белеют под её дыханием волосы, и только крепкий щипок от сестры заставил её отвлечься. Она высунулась наружу ещё на полшага, хватаясь за уступ на известняковом склоне, и закусила губу от восторга и страха.