Анна Чеблакова - Смерть волкам (СИ)

Ноги Рэйварго дрожали, когда он спускался со сцены — ему хотелось верить, что это от усталости, а не от разочарования и страха. Он замечал, что многие дониретцы смущённо отворачиваются от него, когда он смотрит на них, а кое-кто глядит на него с сочувствием. Один даже предложил ему опереться на руку, когда он спускался со сцены — таким усталым Рэйварго ему показался. Юноша помотал головой и зашагал к выходу. Оставшиеся слушатели расступались перед ним. На полпути Рэйварго обернулся и сказал Тьярросу:

— Я приду в ратушу вечером, со своим пистолетом.

— Разумеется, — холодно ответил Тьяррос.

Рэйварго вышел наружу. Было уже около часа дня, воздух был удушающе жарок, рубашка прилипла к спине и груди. Рэйварго постоял на месте, не зная, что ему делать. Возможно, кого-то из горожан его речь и тронула, но ничего не изменилось — Октай и Веглао по-прежнему в тюрьме. Дониретцы готовятся к бою, но своё самое серьёзное оружие они предпочли спрятать подальше.

Путь до дома показался ему очень близким — чересчур близким, чтобы можно было подумать обо всём, что на него свалилось. За это лето он так привязался к ним обоим, что теперь не понимал, как мог раньше любить одиночество. Он сказал Гилмею, что отвечает за них, и не колеблясь повторил бы это кому угодно. Может быть, он никогда не станет настолько им близок, насколько близки они друг к другу, но ему достаточно и того, что он может им помочь. В какой-то книге он прочитал, что каждый человек однажды подходит к краю пропасти, и сейчас ему казалось, что он к своей подошёл ещё тогда, в мае, чтобы увидеть на дне двух людей и помочь им выбраться наружу. Люди так много спорят о смысле жизни, изобретая для бедного человечества новые идеи, новых богов, новые догмы и доктрины — но, наверное, им просто не приходила в голову одна простая мысль: жизнь не прожита зря, если ты помог кому-то выбраться из пропасти. Даже если сам при этом сорвался.

Уже подходя к дому, он вдруг подумал о том, что там может никого не оказаться, а значит, он не сможет попасть внутрь. Он пошарил по карманам куртки и нашёл ключи, но, поднявшись на крыльцо, обнаружил, что дверь открыта.

В магазине было пусто. Рэйварго посмотрел по сторонам, взглянул на полки с книгами, на прилавок, за который впервые сел в семь лет. Он до сих пор помнил, как выбил первый в своей жизни чек — книга называлась «Для тех, кто шьёт», и покупала её Гина Шанир, жена директора школы и подруга мамы Рэйварго. Она тогда ласково улыбнулась Рэйварго и пообещала, что сошьёт ему рубашку или брючки. Она и в самом деле сшила — через два месяца Рэйварго появился на похоронах матери в рубашке из чёрного крепа с кривоватыми швами, которую заплаканная Гина принесла в их дом накануне похорон.

Рэйварго обошёл магазин по кругу и подошёл к лестнице. Он поднялся наверх, не торопясь, вбирая в себя тепло этого дома, наслаждаясь игрой солнечных зайчиков на обоях, и вошёл в комнату, которая когда-то была их с Торвитой детской. Здесь было тихо, и, хотя сразу чувствовалось, что комнату давно не проветривали, воздух не был спёртым. Вся обстановка состояла из двух кроватей, двух кресел, с которых, сколько помнил Рэйварго, никогда не снимались чехлы, плетёного коврика на полу и небольшого комода, шкафчики которого всегда выдвигались с ужасающим стуком. Занавесок на окне сейчас не было, но Рэйварго живо вспомнил, как он каждый день раздёргивал их, и в комнату весёлой волной врывался солнечный свет. Торвита сердилась, крепче зажмуривала глаза, зарывалась головой в подушку, и он со смехом сдёргивал с неё одеяло…

Да, комната изменилась, и не только потому, что с окна сняли занавески — в стене торчала дюжина гвоздей, на которых, с внезапной непонятной болью вспомнил он, висели их рисунки. Он рисование давно уже забросил — в университете было не до того, а вот Торвита… интересно, она ещё рисует?

Он медленными шагами подошёл к окну и ощутил, как будто кто-то приветственно помахал ему рукой из прошлого. На комоде возле окна стояла в рамке маленькая фотография, изображавшая его мать такой, какой она была до замужества. Здесь ей было лет двадцать, она была младше его, младше Торвиты. Отец почему-то поставил в комнату детей именно эту фотографию, фотографию не зрелой красивой женщины, какой они помнили свою маму, а юной стройной девушки с теннисной ракеткой в руке, которая задорно и весело улыбалась прямо в объектив.

Он прошёл к одному из кресел и сел в него. Его охватило вдруг странное чувство непричастности, чуждости его этому дому и этой комнате. В прошлый раз он заходил сюда меньше года назад, когда приезжал домой на зимние каникулы, но с тех пор как будто прошло много-много времени, и тот Рэйварго, каким он был тогда, казался нынешнему Рэйварго далёким, незнакомым… почти покойником.

В комнату мягкими шагами вошла Торвита, неся на руках ребёнка, и Рэйварго в первую секунду подумал, что как-то вернулся назад во времени — сестра была копией портрета матери, с той лишь разницей, что волосы девушки на портрете были острижены до ушей, а у Торвиты на плечо падала длинная коса.

— Пойдём к дяде, — сказала она сыну, подхватывая его поудобнее, и направилась к Рэйварго.

Улыбаясь, тот протянул им навстречу руки и, приняв мальчика из рук Торвиты, усадил его к себе на колени.

— Ну привет, глазастик, — проговорил он, осторожно пожимая двумя пальцами пухлую ладошку мальчика. Тот вдруг сморщился и захныкал — он явно не узнал своего дядю в этом небритом, обветренном молодом мужчине.

— Давай его мне, — сказала Торвита, и Рэйварго с хорошо скрытым неудовольствием позволил ей забрать малыша. На руках у матери он сразу успокоился и принялся задумчиво играть её косой и концами шейного платка, падавшими ей на грудь, но то и дело подозрительно косился на дядю.

— Ты как будто постарел, — сказала Торвита, садясь на подлокотник кресла Рэйварго, хотя рядом стояло свободное. Рэйварго задвигался, освобождая ей побольше места, как вдруг Торвита взяла его за руку и поднесла её к лицу, пристально глядя на ссадины и незажившие синяки на костяшках. Вдруг всё её лицо сморщилось, и она, выпустив руку Рэйварго, поспешно отвернулась. Брат, вытянув шею, увидел, что она вытирает глаза платком.

Он обхватил её рукой за талию и прижался лицом к ёё боку.

— Ну, хватит, маленькая, не плачь. Ты что думаешь, мы просто так отдадим им тебя и его?

— Да нет… я… — всхлипнула Торвита и обернулась, крепче обняв малыша.

Рэйварго вдруг тихо, нежно засмеялся.

— Знаешь, чем от тебя пахнет? Молоком.

— Так я уже не кормлю.

— Всё равно пахнет. Торвита… Я так по тебе скучал…

— Ты тоже будешь сражаться? — прошептала она.

Рэйварго нахмурился:

— Конечно. А как же иначе?