Виктор Гвор - Другие семь дней

Кто же ты такой, старый Селим, прокатчик водных велосипедов из Трабзона, чисто говорящий по-русски и по-английски и знающий каждый метр побережья лучше, чем собственную ладонь? Кем ты был, пока годы не заставили тебя осесть в аляповато раскрашенном сарае на пляже отеля? Контрабандистом? Пограничником? Пиратом? Не знаю. И никогда не узнаю. Но ты спас меня, старик. Спасибо тебе. И пусть Аллах Милосердный осуществит твою самую заветную Мечту…

К зданию проката подошли пятеро. Три мордоворота в камуфляже и с автоматами. И двое в новых цивильных дорогих костюмах. Представительный мужчина лет шестидесяти и спортивный парень не старше двадцати пяти. Оба смотрелись очень неплохо, хоть габаритами и уступали собственной охране. Что, впрочем, и неудивительно.

— Мерхаба, Селим, — произнес старший. — Давно не виделись.

— Гюнайдын, Эртан, — ответил старик-прокатчик.

— Ты считаешь, что день добрый, старый враг? — Эртан усмехнулся. — У меня другое мнение. И я постараюсь изменить твоё. Где девка, Селим?

Старик усмехнулся, не скрывая издевки:

— О какой девке ты говоришь? Или ты думаешь, что в семьдесят лет я бегаю по молоденьким, подобно неоперившимся юнцам?

— Я говорю о русской, блондинке с внешностью, достойной гарема моего сына, — Эртан кивнул на молодого, — но, увы, порченой каким-то неверным, если судить по ребенку. Она жила в этом отеле.

— И ты считаешь, что старому Селиму больше нечего делать, как разевать рот на каждую русскую блондинку, что приехала посмотреть на храм Святой Софии и поплавать в море? Стыдно признаваться, Эртан, но годы берут свое. На ложе утех девушки редко остаются довольны стариком.

— Знакомься, Тургут, — сказал Эртан сыну. — Это и есть Селим Кривой Клинок. В сплетении его слов с легкостью потеряется половина Турции, не то, что одна блондинка. Не удивлюсь, если Россия заблудилась именно там. А зачем ты достал оттуда СССР и Усатого, Селим?

— Вижу, ты многое помнишь, Шакал, — при упоминании своего юношеского прозвища Эртан сморщился, но промолчал, — но тогда ты должен помнить цену словам. Скажи, что ты хочешь, и получишь правдивый ответ.

— Я хочу знать, кто предупредил русскую шлюху и помог ей бежать! — в голосе Эртана прорезались властные нотки.

— От тебя опять сбежала баба? — удивленно вскинул брови старик. — А с чего ты решил, что ей кто-то помог? Не первая женщина предпочла лучшее общество, и не последняя…

— Хочешь меня оскорбить? Нет, Селим, так легко тебе не отделаться. Мои люди нашли твой проход в Грузию. Пещера, залитая водой. Очень остроумно.

— Надо же, твои абреки научились думать? Сомнительно. Тогда как им это удалось?

— Проклятая девка успела туда нырнуть. На подаренной тобой лодке. Где выход из пещеры? Ей не уйти далеко, будет отсыпаться. Она мне нужна! Теперь это долг крови!

— Эх, Шакал, Шакал… Всё шакалишь, Шакал… Скольких ты потерял?

— Двоих, — скрипнул зубами Эртан.

— В сражении с безоружной девчонкой и ребенком? Или они свалились за борт в шторм? Пора бы тебе образумиться, Шакал, — старик, кряхтя, поднялся с табурета, на котором просидел всю беседу.

Дальнейшее произошло мгновенно. Не было ни выстрелов, ни блеска отточенной стали. Вороненый металл не блестит на солнце, вспугивая жертву солнечными зайчиками на острых гранях. Просто старик встал, а гости упали, не успев схватиться за оружие. Все пятеро. Старик неторопливо склонился над телом Эртана.

— Ты многое помнил, Шакал, но, хвала Аллаху, не всё. Ты забыл, что своё прозвище я получил не за кривые слова, а за вот этот клинок, — Селим нагнулся и вытащил из горла трупа нож с причудливо изогнутым лезвием. — И еще ты забыл, что меня называли также Ассасином. Мой член уже мягок, — продолжил он, вспомнив тему разговора, — но руки крепки. Тебе же Аллах не дал простейшего знания: если пришел убивать — убивай, а не упражняйся в искусстве плести словесные сети. Тем более, когда не умеешь и этого.

Старик аккуратно вытер нож о пиджак убитого и спрятал в складках одежды. Крикнул, тут же материализовавшихся из воздуха «племянников», приказал убрать трупы. Парни, уже припрятавшие «калашниковы», ухватили за конечности главного. Глядя вслед уносимому Эртану, старик продолжил рассуждать вслух. Все равно, некому было прислушиваться и спорить. Не считать же собеседниками четырех убитых:

— Значит, девочка прорвалась. И шторм не остановил, и погоня поймала разве что ее бурун. Ай, молодца! Она того достойна, храни ее Аллах. Тем более, я виноват перед ней. Сын Шакала не случайно заметил русскую. Но у меня был только один шанс добраться до тебя, Эртан! Слишком большую силу ты набрал. А так — примчался сам. Ты ведь еще кое-что забыл, Шакал. Ты забыл Айнур! Нехорошо, последний и самый главный из ее убийц. Тридцать пять лет назад я не смог спасти свою любовь, но теперь вернул все долги. И тебе, и Аллаху. Можно спокойно доживать предначертанный срок. Прощай, Шакал, надеюсь Иблис с радостью примет твою душу…

«Эх, жить хорошо и жизнь хороша, — сладко потянувшись, так что захрустели косточки в приятно утомленном после ночи теле, подумал Нойнер и открыл дверь. — Хорошая женщина и хорошая выпивка — что еще нужно солдату, приехавшему с фронта, — он вспомнил атаку польских сверхтяжелых танков и погибших сослуживцев. — Даже отдых не помогает, — вздохнул он. — С другой стороны, какой может быть отдых в такой ситуации. Мы оказались в будущем, в котором победили плутократы. Обнаглевшие евреи, поляки и коварные англичане требуют выдачи „военных преступников“, а Германия не может и слова сказать в нашу защиту…»

Дверь захлопнулась за спиной, и Ганс оказался на улице, пустынной в этот ранний час. Но не совсем пустой, недалеко от общежития Трудового Фронта, в котором ночевал Нойнер, стоял автомобиль, двигатель которого работал на холостых оборотах. Ганс бросил взгляд и сбился с шага. Из окна машины на него глядел Куно Клинсманн. Осторожно осмотревшись, Нойнер неторопливым шагом, старательно принимая самый невозмутимый вид, подошел к легковушке. И тут не выдержал, оглянулся. Улица была по-прежнему пустынна, лишь вдалеке из-за угла вывернулся фургончик молочника.

— Что? — негромко спросил Ганс, подойдя вплотную к машине.

— Вечером в Кенигсберг прибывают первые части. Немцы и американцы, — Клинсманн отвел взгляд. — На заднем сидении…

Нойнер забрался на заднее сидение. Переодевание в маленьком «кюбельвагене» во время движения, надо заметить, мало отличается от циркового номера. Но Ганс с этим справился, превратившись за время поездки к противоположной окраине города в пехотного обер-фельдфебеля.