Наталья Норд - ремя Вспомнить. Хроники Метрополии. Часть 1

Охотник почесал в затылке, а толпа разочарованно отхлынула. Бросив несколько прощальных слов, всадники развернули коней и поскакали в обратную сторону. Никто не попытался остановить Кормушу и его спутников. Сам купец с тоской подсчитывал убытки, благодарил Две Стороны за то, что не погубили и прикидывал, кого еще сможет выпросить у Перепела, и сколько недоброго выскажет ему по возращении на ферму. Можно ли, чтобы секретное храмовое оружие разгуливало так близко от людского жилья? Распустил Перепел свое зверье, распустил. Кормуша попрекнет его как следует. Может, и деньги сумеет вернуть или хоть другую бестию взять за так. Копыто-то жив-живехонек, и беды митрицкого торговца ему, как пыль в ноздре - чихнул и утерся.

****

Сегред.

Бран зевнул. Сегред, глянув на него, раззевался сам. Потом стал моститься на бок, положив голову на заплечную сумку. Ему было лень даже подбросить дров в догорающий костер, и Бран, уловив его мысли, сам притащил из лесу пару сухих палок. Здоровый сук, толщиной в руку, он перекусил в один 'хруп'. Огонь разгорелся.

Мысли в голове Сегреда текли, сталкивались и лезли друг на друга, как бывает, когда душа человека покидает срединный поток и выходит на левый берег, где все, даже самое нелепое, кажется разумным и уместным. Охотник то задремывал, то приоткрывал глаза. Ему было, тепло, уютно и сладко, как в детстве, когда он засыпал под гул мехов на кушетке в плавильне отца.

Балаганщики пировали. Обычного их заработка хватало на котел вкусной и сытной, но уже изрядно приевшейся куриной похлебки с морковью и диким чесноком. Охотник посчитал, что сегодня каждый из них заслужил хороший ломоть жареного мяса. На вертелах жарились овцы, якобы загрызенные Браном, а на самом деле купленные Сегредом в ближайшей деревеньке. Овцы были бы балаганщикам на один зуб, одни силачи у них ели за шестерых, соскучившись по жаркому. Пришлось охотнику добывать у болот кабана, благо, что Бран со своим нюхом и силой, превращал охоту в развлечение. Лицедеи набивали свои тощие животы, балагуря и смеясь. Сегред поражался их беспечностью и жизнерадостностью. Они встречали каждый день с удовольствием, а провожали с надеждой. Сегодня им было хорошо, но и лихие времена они переживали с теми же неизменными терпением и юмором.

А они ведь даже ни разу не усомнились в его словах, сыграв свои роли с привычной естественностью лицедеев. И платы-то никакой не попросили, наоборот, почли за честь помочь сажескому охотнику. Сегред узнал, что одна из престарелых дам, собирающих медяки на входе, - бывшая чтица, учившаяся некогда в школе для девушек при дворе Магреты. Благодаря ей в балагане ставили не только обычные номера, но и серьезные театральные пьесы. Это позволяло лицедеям потчевать зрелищами и непритязательную сельскую публику, и разборчивых горожан. Как ни преследовала новая власть актеров, решившихся ставить на своих подмостках истории об охотниках, страшных тварях, злых бесовиках и святых сагах, но, в зависимости от настроений в каждой местности, балаганщики все же баловали зрителей постановками о былых временах, когда демоны приходили на землю в своем истинном обличии, а не в людских телах, когда вставали из могил мертвые, ведомые коварными пленсами, а ловкий охотник и мудрая сажеская дочь преодолевали все преграды на пути к любви.

Сегред перевернулся на спину и всматривался звездное небо, пока не потонул взглядом в мерцающей глубине. В детстве мама говорила ему, что звезды - крошечные серебряные узоры на бархатном покрывале над колыбелькой, что Божественная Праматерь вышила для защиты своего любимого чада - человека. Все было бы хорошо, и остался бы человек в безопасности, но, вопреки недовольству Праматери, Бог-Отец сам приподнял край покрывала и пустил в мир нечистую силу, чтоб подрастающий ребенок поигрался, научился отличать Добро от Зла и укрепился духом. Отец и Мать, уча чадо уму-разуму, долго потом рождались в срединном мире под разными именами, которых сейчас не помнят даже саги. От тех рождений пошли боги. Зло, однако, расплодилось так, что Отец сам был уже не рад, что допустил его к человеку. Вот и пришлось Матери нитями разного цвета вышить внутри человека Дом-Древо для защиты души, с дуплами, в которые боги заглядывали, как в окна и двери. Говорят, когда соберется на земле достаточно закаленных, чистых душ, падет звездный полог, и человек воочию увидит своих Создателей. Еще говорят, что момент этот наступит, когда все народы, живущие под солнцем, соберутся в одно государство, а власть зла достигнет предела. Тогда женщины будут как мужчины, а мужчины подобны женщинам, и люди будут совокупляться, как звери, и убивать друг друга из-за власти и денег. И мертвые смешаются с живыми. Сегред зевнул. Судя по всему, недолго уже ждать - что уже не сбылось, вот-вот сбудется.

Бран не спал. От него все еще воняло мокрой шерстью - после показательного 'убиения' он долго отмывался в речушке от овечьей крови, катаясь спиной по мелководью. Плотный мех плохо сох даже у костра.

― Так значит, Толий мертв? ― бросил Сегред, продолжая прерванный сонливостью разговор.

'Мертв. К сожалению. Но не совсем'.

― Как это?

'Бродит по междумирью. Ищет медиума, который согласится дать ему новое тело'.

― Ты-то откуда знаешь?

'Забыл, кто я? Толий не видит меня, не помнит, но я всегда его узнаю, даже мертвым. Я привлекаю его. Он чует мою суть и иногда бродит вокруг. Но силы его слабеют'.

― Ты ведь хотел 'поговорить с ним по душам'. Вот и поговори.

'Не могу. У него сейчас разум размером с медяк, и сосредоточен этот сгусток ненависти и боли на банальной мести. Что он мне расскажет?'

― Я думал, он сам помер.

'Ему помогли. Так часто бывает у тех, кто мнит себя непобедимым'.

― Значит, еще одна ниточка оборвана?

'Значит, оборвана'.

Бран помолчал.

'Я волнуюсь за этих людей. После смерти Толия Перепел сам не свой, что-то не срослось у него с преемником Высшего. Может прийти сюда, чтобы убедиться своими глазами, что я мертв. Он никогда мне по-настоящему не доверял. Нужно уходить'.

― Утром уйдем. Не решатся они искать нас ночью.

'Все равно. Будь начеку'.

К ним, переваливаясь с боку на бок, приблизилась колченогая шутовка с очередной порцией жареного мяса. Днем она была одета в пестрые тряпки, а сейчас выглядела как обычная ората с юга, с головой, закутанной в светлый платок и длинную юбку, прикрывающую кривые ноги. Женщина робко улыбалась, обнажив до самых десен крупные желтые зубы. Сегред вскочил с одеяла, помогая женщине поставить поднос на землю, бормоча, что они уже наелись и зря она столько притащила.

'Пусть оставит, тебе же лучше - пока я сыт, и ты цел'.

'Хотел бы, давно б съел', ― уже привычно отшутился мысленно Сегред.