Кристофер Сташефф - Чародей поневоле

— Всякое знание ценно,— сверкая глазами, возвестил чародей,— И какой же крупицей знания обладаешь ты?

— Да вот… Только что занимался исследованием важности предфронтальных долей мозга.— Род постучал себя по лбу.— Передняя часть мозга, понимаете? Я только что уразумел, что она работает наподобие туннеля.

— Туннеля? — Гален удивился.— Это как же?

Род понимал, что настоящий Гален написал свой первый труд по определительной анатомии на заре терранского Возрождения. Совпадение, что ли?

— Существует как бы стена между понятиями и словами. Наличие понятия может задействовать группу сигналов. Напоминает такую картину, словно кто-то стучит по стене с одной стороны, а кто-то с другой стороны воспринимает это как сигнал… ну, скажем, сыграть на трубе.

Гален кивнул:

— Так не выразишь мысли.

— Нет, это всего лишь позволяет узнать, что она существует. Так что эта часть мозга,— Род снова постучал пальцем по лбу,— как бы проделывает дырочку в этой стене и позволяет мысли проявиться в виде слов.

Гален медленно кивнул:

— Забавное умозаключение. Но как можно подтвердить его точность?

Род пожал плечами:

— Попав внутрь мозга того, у кого предлобные доли отсутствуют, наверное.

Гален перестал улыбаться. Взгляд его приобрел рассеянность.

— Воистину могли бы… если бы нашли такого человека…

Род не удержался и рассмеялся:

— Такие люди есть, магистр! Их больше, чем нам хотелось бы. Намного больше! Крестьяне называют их зверолюдьми. Они совершают набеги на наше побережье,— Тут он вспомнил о том, что успел сообщить ему Тоби в темнице, и ему стало нестерпимо стыдно.— Да и сейчас напали, между прочим.

— Вот как? — Похоже, старый чародей действительно разволновался.— Тогда вот что: как только я покончу со своими нынешними опытами, я непременно переселю мой разум в разум одного из них!

— Не надо их торопить,— посоветовал Род.— Лучше поторопите меня. Я нужен там, где идет бой,— для того, чтобы помочь воинам одолеть вашу подопытную группу, и мне бы хотелось забрать с собой мою жену.

— Именно так тебе и следует поступить,— улыбнулся Гален.— Но есть и другая, которую тебе также следует забрать из Темной башни.

— Агату? Да, она мне тоже нужна — но по другой причине. Вы, случайно, не знаете, где они?

— Пойдем,— сказала Гален и развернулся.— Твоей жены в этой комнате нет.

Род пару мгновений провожал старика взглядом, удивленный тем что тот вдруг проявил такую поспешность, но, пожав плечами последовал за Галеном. А за ним последовал Векс.

Чародей, казалось, плыл, не касаясь пола. Зайдя за серый занавес, они очутились в помещении более скромных размеров. Потолок тут был высотой всего пятнадцать футов. Стены и здесь были забраны бархатными драпировками — на сей раз цвета синего кобальта. На одной стене висел большой гобелен. Пол устилал восточный ковер, в каждом углу стояло по резному деревянному стулу. Между стульями стояли римские кушетки, обтянутые красным плющом. Посередине комнаты стоял большой круглый стол из черного дерева, возле него располагался большой очаг. На столе лежало шесть раскрытых фолиантов в переплетах из телячьей кожи.

Род не обратил внимания на великолепие убранства комнаты. Великолепие жены привлекло его куда сильнее.

Ее огненно-рыжие волосы прекрасно смотрелись на фоне кобальтово-синих драпировок. Она стояла у стола, склонившись над одной из раскрытых книг.

Когда Гален и Род вошли, Гвен оторвала взгляд от книги. Лицо ее озарила улыбка, радостью подобная утренней заре.

— Господин мой! — вскричала она и тут же оказалась в объятиях Рода. Она крепко прильнула к нему, прижалась влажными губами к его губам.

Миновала целая вечность — длиной, наверное, в полминуты,— но и эта вечность показалась краткой, когда хриплый голос прервал их блаженство:

— Ну, будет, дитя! Пожалей бедную старуху, которой никогда не выпадало и десятой доли твоего счастья!

Гвен отстранилась и обернулась.

— Прости меня, Агата,— умоляюще проговорила она и, снова прижавшись к мужу, обвила его руками свою талию.— Я не подумала, что…

— Конечно, не подумала,— сказала старая колдунья с гримасой, весьма отдаленно напоминавшей улыбку,— Но это так пристало молодости и достойно прощения.

— Зловредная старушенция! — глядя на Агату с высоты своего внушительного роста, воскликнул Гален.— Неужто ты готова лишить этих двоих законной радости встречи только потому, что такая радость тебе самой никогда не была ведома? Неужто молоко любви свернулось в твоей груди и тебе долее невыносимо…

— «Законной»! — в ярости вскричала колдунья.— И ты еще смеешь говорить о том, что «законно»,— ты, который прятался от меня…

— Я довольно наслушался твоих злонамеренных речей,— отозвался Гален с каменным лицом,— Не смей более осквернять мой слух своими упреками, ибо и теперь, как и прежде, я скажу тебе одно: я недоступен для тебя. Мужчина — это не вещь и не разменная монета. Я принадлежу только себе самому. Я никогда не был привязан к женщине, и менее всего — к тебе!

— Но на самом деле это так! — взвыла Агата.— Ты был предназначен мне еще до того, как мы оба родились на свет,— нет, ранее того! Еще тогда, когда Господь задумал сотворить этот мир! Как ночи предназначен день, так и ты был предназначен мне, ибо в твоих жилах, как и в моих, течет колдовская кровь, и ты мои ровесник! Ты ненавидишь то же, что и я, тебя радует то же, что и меня…

— Исключая одно! — проскрипел зубами чародей.

— Не исключая ничего! И твоя страсть, и твое желание, и грехи твои подобны моим, хотя ты и прячешь их глубоко в сердце твоем!

Гален в отчаянии запрокинул голову.

Глаза Агаты зажглись радостью. Она шагнула вперед и принялась развивать достигнутое преимущество:

— О да, твоя истинная суть, Гален, которую ты столь старательно прячешь в глубинах сердца своего, подобна моей сути! Та страсть, та слабость тела, которой я никогда не скрывала ни от кого, а ты всегда скрывал,— они схожи! Тридцать лет ты скрывал свой тайный стыд! У тебя не хватает честности признаться в тайных грехах! Ты слишком труслив для этого!

— Труслив? — Гален, похоже, пришел в себя. Он спокойно и высокомерно улыбнулся.— О, сколько раз слыхал я эту песню! Ты ничего не добьешься, Агата. Будь ты моложе, ты бы не стала заводить этот старый спор.

— А я и теперь его не завожу,— фыркнула колдунья,— ибо теперь я нарекаю тебя трусом за иное, и трусость твоя недостойна мужчины. Ты, который привык твердить, что тебе не нужен весь мир за стенами твоей Темной башни, ты, который презрел всех людей, страшишься того, что они о тебе подумают! Тебе хотелось бы, чтобы тебя почитали святым!

Лицо Галена напряглось, глаза яростно, широко открылись.