Ольга Лукас - Спи ко мне

Вероломные ловушки Наташа сложила в большой мешок, чтобы отнести на работу и раздать всем желающим. В последний момент в мешок отправилась и коллекция стеклянных рыбок. Их она, конечно, не отдаст никому – пусть лежат на рабочем столе, в вазочке, в которой раньше хранились какао-бобы. Они будут лежать, а она станет осторожно их гладить.

Утро в «Прямом и Весёлом» всегда встречает тысячей неотложных дел, поэтому Наташа решила провести раздачу ловушек после обеда, а до того положить их в пустующий шкаф для одежды. Отодвинула в сторону зеркальную дверцу и увидела… Рыбу? Одно мгновение она в самом деле думала, что это Рыба – спрятался и ждёт, когда она найдёт его.

Перед ней стоял, вальяжно опершись локтем о внутреннюю стенку шкафа, манекен из «Свежих прикидов». Тот самый, с отломанной ручкой, аккуратно подклеенной. Со светло-зелёными волосами до плеч. На нём был лихой матросский костюмчик, кое-где подколотый булавками.

– Привет, – сказала Наташа и осторожно пожала старому знакомцу здоровую руку. – Когда это ты успел сменить имидж?

На её памяти манекен был брюнетом, стриженым «под горшок». Эта причёска не очень-то нравилась Наташе, и вскоре она попыталась сделать её более модной и современной. Немного перестаралась. По счастью, кто-то из поклонников «Свежих прикидов» вскоре притащил настоящий шлем лётчика, которым всеобщего любимца торжественно короновали поверх куцего парика. Так и стоял этот раб моды и стиля – в костюмах и джинсах, в шортах и шубах, но непременно – в шлеме.

Манекен звали Эй Эль Эм Двадцать Два и он был родом из Китая.

Эта информация была указана на бирке, прикреплённой к пятке благородного дона.

Буквально там значилось так:

«Славный манекен мужчины.

Место происхождения: Китай.

Имя модели: ALM-22».

Наташа звали его Эй, Элем, а потом просто – Элем. Двадцать два – это был его возраст. Вечный и неизменный.

– Нравится? – спросила Кэт, моментально оказываясь рядом со шкафом.

– А почему у него волосы зелёные? – строго спросила Наташа.

– Я же говорила – эти садюги в магазе с ним плохо обращались. Роняли, царапали. На голове вообще забор какой-то выстригли. Как будто пьяные мужики с леспромхоза топором работали. А у меня как раз был парик. Я одной дуре костюм для косплея шила…

– Для чего?

– Ну, типа, для любительского показа мод. Из японских комиксов. Я, короче, уже всё сделала, даже заказала ей на e-bay парик, чтоб был полный комплект, как на картинке. А она такая в последний момент узнала, что в таком же костюме её соперница придёт, ну и быстро новый захотела. За работу заплатила, а парик мне остался. Тем более, что его на границе долго мариновали, где-то с месяц. Когда прислали – уже весь косплей закончился. А Шлёме он в самый раз пришелся.

– Шлёма?

– Уменьшительно-ласкательное от «Шлем». Я его про себя «Шлем» звала.

– Его звали Элем. Уменьшительно-ласкательное от Эй Эль Эм.

– Так это фамилия! Полностью будет – Шлёма Эелем.

В ногах у Шлёмы стояло несколько сумок, чемодан и швейная машинка.

– А это что? – спросила Наташа, указывая на них, – И вообще, что манекен делает в нашем кабинете?

– Так мы же со Шлёмой переезжаем! – как-то очень по-домашнему сказала Кэт.

– Поздравляю. Куда?

– Ко мне, – коротко ответила Мара.

– Журналисты и поклонники одолевают её день и ночь! – быстро пояснила Кэт. – Должен же рядом стоять кто-то, вооруженный базукой, и защищать бедного художника от лишнего внимания?

– А с чего вдруг к ней – и лишнее внимание? – недипломатично поинтересовалась Наташа.

– Ты это зря спросила. Сейчас начнётся, – покачала головой Мара и натянула наушники.

– Да, начнётся! Начнётся! – воскликнула Кэт и выбежала в центр кабинета. – А почему я должна молчать? Пусть вообще все знают. Значит, вот. Почти две недели назад тут у нас был Международный фестиваль университетских театров. Всякие театральные деятели, наши и заграничные, понаехали в Москву, и давай друг с другом фестивалиться. И мне удалось пробиться к ним на читку. В смысле, пьесу подсунуть. Короче, я сама её читала. Мне говорят: «Это вы автор?» Я им: «Нет, что вы, просто автор типа стесняется, не верит в себя и всякое такое». Они говорят: «Это хорошо, что не вы автор. Вы обязательно это скажите. И читайте помедленнее». Блин, я читала как магнитофон, у которого батарейки садятся. И думала – ну всё, сейчас начнут кидать гнилые помидоры. Ну, короче, прочитала такая, поклонилась и говорю: «Напоминаю, что я не автор и вообще не профессиональный артист, просто мы, типа, работаем вместе». А зал молчит. Ни помидоров, ни аплодисментов. Я уже прикидываю пути к отступлению. И тут вышел какой-то дядя. Он, правда, очень крутой режиссёр, просто я его фамилию не могу запомнить, она у него такая… Как у настоящего режиссёра должна быть. Не то, что у меня – Попова. Вышел он такой и говорит… Тут я тоже не совсем поняла, но ему, короче, очень понравилось, и он даже набросал рисунок каждой из трёх ролей в своём походном молескине. Он, получается, ещё немного художник. И тут до меня дошло, что пьесу-то он, по ходу, берёт! А я стою с распечаткой и думаю: «Уже уходить? Или ещё постоять?» Решила такая – надо поклониться и тихо уйти. Режиссёр в центре сцены говорит и говорит. Я в сторонке кланяюсь… И вдруг всякие театральные люди в зале как начнут мне хлопать! Режиссёр решил, что это ему. Тоже поклонился. Мы с ним кланялись, кланялись, потом он ко мне поворачивается и говорит: «А давайте мы уйдём со сцены, они ведь и без нас могут хлопать». Мы и ушли. Он меня в буфете коньяком угостил. А сейчас уже ставит пьесу и на всех углах рассказывает о ней. Так прикольно рассказывает. Как будто он вдруг – раз – и сам её нашел. Шел, шел по улице, видит – пьеса лежит. Ага, конечно. Нашел бы он, если бы не я. А ещё разные киношники от его речей активизировались, хотят фильм по этой пьесе сделать. Только, сказали, название другое будет. И надо дописать две эротические сцены и одну драку.

– Слушай, Кэт, тебе надо продюсером быть, – с восхищением, смешанным с лёгким недоверием, сказала Наташа, – если у тебя всё так легко получается.

– Не особо легко. Но и не так сложно, как кажется, – ответила Кэт, – надо только приготовиться выпить очень много кофе. Сначала идёшь и пьёшь его с кем попало. Хоть с четырнадцатым по порядку номером из своей записной книжки.

– А если в книжке номеров меньше четырнадцати?

– Не бывает так. Сейчас даже у Робинзона на необитаемом острове в телефоне больше четырнадцати номеров.

– Ну, допустим. Робинзон звонит четырнадцатому, пьёт с ним кофе – и?

– Пьёт себе и слушает. Сто пудов, разговор зайдёт о человеке, который находится ближе к моей заветной цели. Нахожу его и пью кофе уже с ним. Потом – с тем, кто знает кого-то, кто знает что-то. Потом – с тем, кто знает что-то. Потом – с тем, кто это «что-то» хочет узнать, и взамен готов свести меня с нужным человеком. Нужный человек оказывается не тем, кто нужен мне. Но он знает кого-то ещё. И так – по цепочке – выходишь к цели. Но от кофе в конце пути тошнит просто нечеловечески.