Михаил Исаков - Ловушка для героя

Из соборных врат лилась возбужденная толпа. После службы люди должны быть погружены в благостное умиление от общения с Богами. Теперь было иначе.

"Кажется, что-то пошло не так", — родилась меланхоличная мысль, которая тут же получила подтверждение.

— Герой! Герой! Герой! — Скандировали люди, неся на руках человека в рясе, предназначенной для праздничных служб.

Феофан встал и отправился осведомиться, что значит сие необычное столпотворение.

В толпе металась монастырская стража. Пытались навести хоть какое-то подобие порядка, но бородатых братьев-стражников никто не слушал. Не слушали стражников!!! Подобного каморник припомнить не мог, так же как не мог этого припомнить начальник стражи, богатырским рыком отдававший толпе приказ:

— Молчать!!!

Его никто не слушал. Не помогала даже его знаменитая на всю округа плетка. Толпа не оценила мастерство метких ударов по подворачивающимся спинам. Плетку вырвали и… Феофан не увидел, что произошло дальше. Судя по крикам — ничего хорошего.

Ликование нарастало. Человека в рясе подбрасывали вверх. Каморник протиснулся поближе к собору и разглядел, что это был молодой помощник настоятеля. Самого старца под руки уводили прочь вдоль фасада собора в сторону аббатских покоев. Посеревшее потное лицо, разом ссутулившиеся плечи и трясущиеся руки. Настоятель был не в себе.

— Он принес нам Весть!

— Спасибо!

— Герой! Герой! Герой!

— Слава!

Мелькнул треугольный зеленый вымпел с черной орлиной лапой. Рыцарь в полном парадном доспехе вращал мечом, разгоняя толпу.

— Разойдись, бараны! — Глухо звучало из-под опущенного забрала.

Люди шарахались в сторону, стремясь избежать укуса сверкающего широкого жала. Несколько неповоротливых прихожан стонали от боли и страха, зажимая кровоточащие раны.

Насколько знал Феофан, славный рыцарь "Черного Орла" должен был возглавить выборных людей от монастыря на съезд городских старшин, открывающийся в губернском городе. Отец-настоятель заранее решил, кто станет выборным, а на службе народ должен был единогласно согласиться с его, как всегда правильным выбором. Никакого "Героя" и "героизма" не ожидалось.

Феофан двинулся в обратный путь, решив отсидеться в своей тихой каморке.

"От греха подальше".

Руки с длинными пальцами похолодели и сделались мокрыми. Кажется, его очередной служебный отчет наполнится новыми подробностями, для описания которых нужно еще найти верные слова. Слов пока не находилось, и монах не знал, где их искать.

Кое-где начались потасовки. Кто-то бил кого-то.

На глаза попалось несколько бродяг. Воспользовавшись случаем, то есть тем, что за ними не присматривает стража или хотя бы монастырские послушники, враз осмелевшие "лихие люди" шарили по купеческим повозкам и крестьянским телегам. Кое-где раздались возмущенные возгласы обокраденных прихожан, заметивших отсутствие на поясе кошелька.

— Прочь отсюда, грешники! — Пустил в ход свой уставший фальцет Феофан, и получил адекватный ответ в виде увесистого камня, пролетевшего в опасной близости от его лысеющей головы. Ему повезло больше, чем стоявшему за ним подмастерью, которому ушибло плечо.

Мальчишка выронил из руки колпак с кокардой кузнечного цеха и закричал от боли. Кричал прямо в ухо монаху.

Феофан даже не сразу понял, что камень этот был брошен в него. В него! Во всемогущего брата-каморника. И кем?! Бродягой!

Он успел увернуться от еще одного камня, споткнулся и упал.

"Мир рушится".

Со стороны конюшни раздалось яростное ржание. Огромный вороной жеребец вырвался на соборную площадь, сбивая и топча людей.

"Мир сошел с ума", — пришел к окончательному выводу монах, когда узнал в наезднике одного из тех проходимцев, которому дал сегодня приют за стенами обители. Второй, тот, у кого случился падучий припадок, сидел за спиной наглого вора, вцепившись в высокую спинку рыцарского седла.

Работа дубинок братьев-стражников, рыцарского клинка и бешенство брыкающегося боевого коня сделали свое дело. Толпа быстро разбегалась. Дорогу коню преграждал лишь воин в полном парадном доспехе.

— Вперед! Чтоб тебя!

Конь хрипел под ударами плетки, но, узнав хозяина, упорно отказывался атаковать приближающегося рыцаря.

— Алекс, сзади! Алекс!

Судьба конокрадов была уже решена, но случилось чудо. Именно так — "чудо" — описывали потом свидетели произошедшее с рыцарем "Черного Орла". Именно так пытались объяснить произошедшее впавшему в безмолвный шок пажу славного рыцаря, на глазах которого хозяин и покровитель превратился в… кусок вареного мяса что ли. Монахи так и не смогли найти подходящего слова тому, что предстало их взору, когда они заглянули под пластины доспеха.

Меч был уже занесен, чтобы покарать воров, но вдруг рыцарские доспехи, а вместе с ними и человек, стали распадаться на части. Железные коленки поножен стукнулись о площадный камень, лязгнул меч, шлем откатился в сторону. Откатился прямо под ноги отцу Феофану, замершему совсем недалеко от разыгрывающегося действа.

Конь хрипнул и перескочил через кучу железа и мяса.

Остального монах не видел. Он бросился бежать. Он был в ужасе.

Несколько часов Феофан сидел в каморке, забившись в угол своего отнюдь не монашеского ложа, снабженного тяжелым балдахином.

— А если и меня также? — вопрошал он неизвестно кого до тех пор, пока его не облили холодной водой. — Что это было?

— Вода, — ответил ему брат-писарь.

— Нет. Там у собора.

— Не знаю. Я не видел, — лаконично ответствовал степенный брат-писарь.

В какой другой момент Феофан обязательно бы заострил внимание на слепоте брата-писаря. Но они были вдвоем, потрясать тонким чувством юмора было некого. Каморник промолчал.

— Я там тебе письмо принес. Отправишь с завтрашней почтой.

— Это почему же я должен, а не брат-почтарь?

— Так ты же свои доносы отправлять будешь. Вот и захватишь мое письмецо.

Феофан дождался, пока слепой брат-писарь осторожно спустится по ступеням крыльца, и выругался. Посмотрел на адрес оставленного письма. Обычный адрес в обычном приморском городке. Подумал, что хорошо бы почитать написанное, но не рискнул.

Монастырский писец был хоть и слеп, но имел богатырскую силушку, не раз спасавшую его в опасных передрягах, когда возмущенные просители требовали написать им письмо. Они же не знали, что монах слеп и силен. Последнее каморник проверять на своей шкуре не желал ни при каких обстоятельствах.

— Корми еще этого бандита. Ух, я его, — ворчал Феофан, зная в глубине души, что ничего не сделает слепому писцу. У них было нечто вроде соглашения, — друг друга по-крупному не трогать и не задевать. — Нахлебник проклятый!