Андрей Лукин - Хозяин таёжного неба (СИ)

А не успевший даже растеряться Извед продолжал размахивать мечом с неутомимостью механизма. Сверху вниз, справа налево, наискось снизу вверх. И опять по той же схеме. Никаких особых изысков, никаких хитрых финтов, тупое рубилово, как сказал бы Ванька. Стёпка уворачивался, он был легче и проворнее. Иногда мечи сталкивались. Чистый и звонкий голос эклитаны торжествующе взлетал над рыночной суетой. Вражеский меч лязгал под стать хозяину, коротко и свирепо.

Кружились вокруг лица дружинников, притихшие зеваки, пёстрое разноцветье шатров, кони и телеги. Яркое солнце то слепило глаза, то щедро рассыпалось брызгами, отражаясь от клинков, то высвечивало вдруг потное, перекошенное злобой лицо соперника.

В какой-то момент Стёпка вдруг отчётливо понял, что его хотят убить. Не просто одолеть в поединке, а именно убить. Зарубить до смерти. Осознали это и все присутствующие. Необъяснимая агрессивность в общем-то довольно осмотрительного Изведа заставила протрезветь даже самых хмельных дружинников. Весёлое развлечение грозило завершиться кровавой расправой. Махей с Варварием обеспокоенно переглядывались. Убийство не радовало воеводичей ни с какого боку. Во всяком случае, не здесь и не сейчас. Не нужно бы этого делать, не к месту, особливо на людной ярмарке. Отец уже и без того каждодневным разгулом попрекает... Случайные зрители, наблюдающие за поединком, переговаривались всё громче. Побледневшая Боява кусала кулачок и то и дело порывалась закричать.

И только маг-дознаватель довольно щурил глаза, бормоча вполголоса заклинания, когда притомившийся дружинник начинал сбавлять обороты.

В конце концов доведённый неуязвимостью демона до бешенства, Извед пошёл напролом. Обеими руками занеся вдруг меч над головой, он неудержимо обрушил его сверху вниз. Таким ударом ломают вражеское оружие, разрубают шлемы, черепа и доспехи, убивают, в общем, сразу и навсегда. Если попадают, конечно. Извед не попал. Стёпка в последний момент вывернулся из-под гибельного клинка, шагнул чуть вперёд и, продолжая плавное движение, с разворота хлёстко ударил в ответ. Тем самым "точным и смертельным". Не сумел удержаться или, если честно, не захотел. Пошёл на поводу у озлившегося гузгая. Противник так славно подставился, так раскрылся, что не воспользоваться этим было почти невозможно.

И Стёпка воспользовался. В последний миг мелькнула запоздалая мысль, что надо бы остановиться... Но было уже поздно.

С сочным звяком эклитана обрушилась на левое плечо врага и, почти не задерживаясь, прошла наискось до бедра, вспарывая кольчугу и разрубая тело Изведа чуть ли не до позвоночника. А Стёпка, не останавливаясь, ударил ещё раз, теперь уже крест-накрест, чтобы убивать так уж всерьёз, окончательно и бесповоротно. И, ощущая, как эклитана рассекает плоть и крушит кости, испытал пронзительное чувство глубокого удовлетворения от хорошо проделанной работы.

Извед шагнул назад, грузно перевалился через сучковатую жердь овечьего загона и упал спиной в сено. Степка успел увидеть его округлившиеся глаза, разошедшуюся на груди кольчугу и под ней что-то неприятно белое и пугающе красное... Толпа охнула, в глубине загона шарахнулись потревоженные овцы. Две ноги в тяжёлых кавалерийских сапогах лежали так, что сразу было понятно: их владелец уже никогда не поднимется.

Стёпка испугался сразу. Его окатило таким ужасом от содеянного, что он едва не выронил победно вибрирующую эклитану, впервые отведавшую живой крови. "Что я наделал? - запульсировало в висках. - Я зарубил его! Я не хотел! Что же теперь будет?"

А проклятущий гузгай, неуёмной жаждой убийства подведший хозяина под монастырь, казалось, откровенно ликовал и вообще был чрезвычайно собой доволен. "Каков удар, милорды! Славная была битва! Трепещите враги! Мы круты, я и мой хозяин!"

Всё замерло на одну тягостную, бесконечную, звенящую секунду. Застыли ошеломлённые дружки убитого, застыл Варварий, застыла с отчаянно зажмуренными глазами Боява, лучше других, наверное, представляющая жуткие последствия Стёпкиной победы. Застыли потрясённые убийством зеваки. И один только маг с трудом скрывал довольную улыбку. Всё вышло именно так, как он задумал, даже лучше, намного лучше, потому что разрубленный надвое знатный боярин выглядит намного ужаснее, чем просто проткнутый клинком в одном месте.

Помертвевшему Стёпке казалось, что это его самого сейчас убили. Всё вдруг сделалось плохо, слишком плохо, и уже ничего нельзя изменить, переиначить, исправить. Нестерпимое чувство вины сутулило плечи чугунной тяжестью. Почему нет таких заклинаний, чтобы повернуть время назад, хотя бы на несколько минут?

Ноги убитого вдруг дёрнулись. Это была агония, предсмертные судороги. Тягучий булькающий звук отчётливо прозвучал в полной тишине. Вопреки леденящему ужасу, охватившему всё его существо, Степана почему-то тянуло подойти поближе и посмотреть на то, как Извед лежит там, весь разрубленный, как растекается лужей изливающаяся толчками кровь, как сизые внутренности вываливаются из распоротого живота, а на них налипает грязь... Но он, конечно, не подошёл. Его замутило и он попятился, стремясь оказаться подальше от кошмарного дела рук своих.

А ноги задёргались уже увереннее - и убитый принялся неловко подниматься, очень живо при этом чертыхаясь и отплёвываясь. Происходило что-то непонятное! Стёпка не верил своим глазам. Он не смотрел в этом момент на остальных, но не сомневался, что и они тоже вглядываются в восстающего мертвеца с тем же чувством: этого не может быть!

Рассечённая кольчуга опадала с не сразу утвердившегося на ногах Изведа крупными кусками. Кожаная подкольчужная куртка, тоже разрубленная на несколько частей, осыпалась следом. Под лохмотьями алой рубахи (а ведь подумалось, что кровь!) не сразу обнажилось белое ухоженное тело, на котором ко всеобщему удивлению не наблюдалось никаких повреждений: ни царапин, ни порезов, ни жутких рубленых ран. Ничего абсолютно.

Все окружающие в полном молчании разглядывали неожиданный результат Стёпкиной бескровной победы. Результат выглядел предельно живописно. На шее у Изведа остался только неровный треугольник кольчужного ворота, сползшие рукава жалкими пузырями повисли на запястьях. Нижняя часть кольчуги топорщилась вокруг бёдер, словно юбка на папуасе. Зрелище было то ещё.

Отпихнув ногой опрокинутое корыто, страдалец оглядел себя, помотал головой и с недоумением вопросил:

- Ты как?.. Ты почто мне кольчугу попортил? Тебе ведомо ли, прыщ, сколько золота отец за неё отдал?

Облегчение, которое испытал Степан, поняв, что ужасное убийство не состоялось, невозможно передать словами. С трудом удержавшись от восторженного вопля (я не убил его, ура!), он сглотнул вязкие остатки испуга, и сказал, расплываясь в глупой улыбке: