Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

Впервые Ядзита увидела мертвяка на свое десятилетие.

Следует сказать, что в доме дни рождения праздновать было не принято, но старая нянька, заботам которой поручили панночку Ядзиту, поскольку собственная ее матушка болела, а батюшка был слишком занят научными изысканиями, накануне заветного дня приносила в комнату охапки полевых цветов.

И прятала под подушкой подарки.

Резной гребешок, пусть и стоивший два медня, но все одно нарядный, или бусы из ракушек, которые Ядзита сама собирала на речушке, или еще какую-то мелочь.

На кухне готовили шоколадный кекс, маленький, для одной Ядзиты.

И нянька вносила его на серебряном старом подносе, пожалуй, единственной серебряной вещи, которая осталась в старом поместье.

…продали его много позже.

В тот день она проснулась до рассвета и лежала в постели, слушая, как заливаются за окном соловьи. Солнце наступало с востока, золотило небо.

Дышалось легко и свободно.

— И чего валяешься? — поинтересовался кто-то.

— Хочу и валяюсь, — ответила Ядзита, зевая. Но в кровати села, прищурилась, силясь разглядеть того, кто тайком пробрался в ее комнату.

— Этак вся ночь пройдет. — Он, точнее, она и не думала прятаться.

Сидела на стульчике, спину выпрямив, ручки на коленках сложив; и что за беда, если эти коленки костлявые сквозь саван просвечивают, а сам саван, полупрозрачный, истлевший, растянулся по полу.

У незнакомки было бледное лицо с черными провалами глаз и губы синюшные…

Ядзита закричала.

И лишилась чувств, а когда пришла в себя, то светило солнце, а у кровати ее, уткнувшись в старую записную книжку, сидел отец.

— Очнулась? — Он произнес это недовольно, так, что Ядзите разом стало стыдно, что обмороком своим и болезнью — а Ядзита чувствовала себя невероятно больной — она оторвала отца от работы.

Над чем он работал, она не знала.

Отец запирался в Южной башне, появляясь лишь к ужину, и то не всегда. Но и ужины эти проходили в тягостном молчании. Мама вздыхала. Он листал очередной фолиант или вот эту самую записную книжку, которую и теперь держал в руках. Ядзите вменялось есть быстро, молча и не мешая родителям.

— И жар спал, — сказал отец, опустив на лоб Ядзиты ладонь. Широкая и темно-красная, та показалась неимоверно тяжелой. Ядзита даже испугалась, что если отец немного надавит, то голова ее треснет. Но он руку убрал и брюзгливо поинтересовался: — Чего ты испугалась?

— П-призрака… я п-призрак увидела…

— И что? — Этот голосок она узнала. Девочка в платье-саване сидела на прежнем месте, но теперь в руках она держала любимую, а точнее, единственную куклу Ядзиты. — А я увидела человека. Но не ору же…

— Она… она…

Отец повернулся к девочке и, поморщившись, бросил:

— Клео, иди погуляй…

…так Ядзита узнала, что видеть мертвяков — это дар такой.

Редкий.

Наследный.

Отец рассказывал скупо, раздраженно, мыслями пребывая где-то далеко, наверняка в Южной башне.

— Нечего бояться. Они тебя не тронут, — сказал он напоследок и, захлопнув книжицу, добавил: — И вообще детям нужны друзья.

Он наклонился, запечатлев на лбу Ядзиты холодный поцелуй, и ушел. А она сидела в кровати и думала, что, конечно, друзей хотелось бы… но не мертвых же!

— Тук-тук. — Клео стояла на пороге. — Можно войти?

— Входи.

Не то чтобы теперь Ядзита вовсе ее не боялась, скорее… скорее уж чувствовала, что вреда ей и вправду не причинят.

— А кричать больше не будешь?

— Не буду.

Вскоре Ядзита поняла, что мертвые друзья мало в чем уступают живым…

— Семейное проклятие. — Она сидела, позволяя Себастьяну расчесывать тяжелые гладкие волосы. — Моя прапрапрабабка была колдовкой… служила Хельму…

Она рассказывала просто, спокойно, будто бы не было ничего-то особенного в том ее детстве, в играх с мертвецами, в подвалах, где стояли Хельмовы камни, потемневшие от крови, намоленные…

…о жуках, которых сама Ядзита приносила, нарушая запрет.

…о драгоценном кинжале, что лежал на жертвеннике, и даже отец, распродавший ради таинственного своего изобретения все ценное, не посмел тронуть рубины в рукояти.

…о лезвии, касавшемся кожи нежно…

…о дареной крови…

— Меня никто не вынуждал. Не просил. Не заставлял. — Ядзита склонила голову к плечу, она разглядывала свое отражение в зеркале с той же безмятежной улыбкой, к которой Себастьян успел привыкнуть. — Я просто знала, что должна поступить именно так. Камни давно остыли. Отец подвалов избегал. Теперь я думаю, что он боялся. Мать… была другого рода. А бабка умерла задолго до моего рождения.

— Ужас какой, — вполне искренне сказала панночка Тиана, перехватывая тяжелые золотые волосы лентой.

— Да нет… просто привыкнуть надо.

Себастьян не сомневался, что с мертвыми друзьями без привычки управляться сложно.

— Некогда наш род на все королевство славился. Берри рассказывал… это…

— Призрак.

— Беспокойник, — поправила Ядзита и тут же пояснила: — Призраки бесплотны и зачастую разума лишены… это след от человека на ткани мироздания. Со временем след затирается, тает. А беспокойники разумны. И способны воплотиться. Клео вот вечно мои ленты тягала и еще нитки путала. Ей это веселым казалось. Беспокойники остаются, когда душа не хочет уходить. Матушка Клео сильно над ней убивалась и этими слезами к земле привязала. Берри жена отравила, которую он любил без памяти… всякое случается. Прежде-то мы аккурат находили таких вот беспокойников и помогали им отыскать дорогу…

— Упокаивали.

— Верно. Упокаивали. Берри меня многому научил. Еще Марта… и Люсиль… она очень нервная девушка была, крысиным ядом отравилась от несчастной любви. Потом жалела очень, тем более когда через двадцать лет эту самую любовь увидела…

Себастьян кивнул, думая, что собственное детство, пусть проведенное вдали от семьи, было вполне себе счастливым.

— Что было дальше?

— Ничего. — Ядзита пожала плечами. — Я росла. Время от времени подкармливала Хельмовы камни. Отец по-прежнему сидел в башне, изобретал. Мама умерла. Нянечка тоже, но они совсем умерли, то есть…