dver_v_zimu - Элизиум, или В стране Потерянных Снов

Драко пытался придумать, как оттянуть неизбежный момент. Поощрять эти разговоры о семье? Замалчивать, напротив? Сказать Поттеру, что возвращение уже совсем близко?

И что за мысли, сердито сам себя оборвал он. Поттер не марионетка. Казалось бы, уже столько всего произошло, столько раз он тебе доказывал, что нет таких ниточек, за которые ты мог бы подергать… а ты все ищешь. Болван.

Он заснул, все еще злясь на себя — и на Гарри за компанию. А когда проснулся, обнаружил, что свернулся в тугой комок, и нос его упирается Поттеру едва ли не в бедро. Пока он лежал, не желая шевелиться и разрушать эту странную неосознаваемую, пугающую и приятную близость, солнце вспыхнуло над каменистой грядой. Костер догорел. Поттер согнул ногу в колене, что-то пробормотал.

— Пора идти, — сказал Драко.

— Да, да. Я уже, — рука на его плече подвинулась ниже, пальцы прошлись по скуле. — Ты как?

— Пить.

— И пИсать, — хмыкнул Гарри. — Я встаю.

Он осторожно разомкнул объятие, поднялся на колени. Штаны его топорщились ниже пояса вполне объяснимым бугорком. Гарри посмотрел вниз и хрипло засмеялся.

Драко положил пальцы на свой собственный член:

— Зов природы, Поттер. Что такого смешного? Тебе тринадцать лет?

— Увы, увы. В наши годы УЖЕ надо радоваться таким делам… а не ЕЩЕ.

Они вдвоем дотащились до большого камня в стороне и без всякого стыда принялись мочиться. Драко вытянул руку, для равновесия оперся на нее.

— А что, призрак импотенции уже тебя навещал? — светским тоном спросил он, чтобы как-то развеяться.

— Типун тебе, — немедленно откликнулся Гарри. — И вообще, говорят, пока у мужчины есть язык и десять пальцев…

Драко хохотнул.

— Да ладно. Это нормально, Поттер. Это природа. Каким бы ты не был секс-животным, рано или поздно, становишься человеком.

— Не знаю, о чем ты, — с холодком сказал Поттер, заталкивая член в штаны и одергивая рубаху, — я и сейчас вполне себе животное.

— Молодец, — похвалил Драко, рассеянно поливая какие-то лишайники, — так держать. Главное, себя в этом убедить.

Гарри несильно пихнул его между лопаток и отошел к кострищу.

— Мы найдем воду, — крикнул он, собирая сумку и закидывая ее себе на плечо. — Тогда и позавтракаем. Ты согласен?

— Абсолютно. До темноты будем уже в долине. Нет смысла задерживаться.

Поели они на ходу, но к моменту, как нашли воду, стало ясно — так просто к Долине Луча не пройти. Перевал поднимался все выше, добирался до границы длинного, как язык, ледника, пересекал его наискосок, почти у вершины горы поворачивал — и исчезал в темном узком ущелье. Поттер набрал полные фляги из ручейка, бежавшего прямо из-под льдистого карниза. От дыхания поднимались струйки пара.

Темнота застала их на леднике — прямо на кривой, плохо видной, тропинке, по которой ползли они, оскальзываясь, хватая друг друга за рукав. Гарри остановился и вытряхнул из сумки остатки провизии. Костер разжечь было нечем — весьма неблагоразумно они не набрали даже того сырого хвороста, что можно было найти внизу. Доели хлеб и кусочек вяленого мяса, купленного еще там, в поселениях рудокопов. Допили воду, от нее ломило зубы. Воздух был разреженным, острым, дышалось тяжело, голова кружилась.

— Бросим плащи на тропинку и отдохнем, — решительно скомандовал Поттер. — Спать не будем, просто полежим. Ты как?

— Ради всего волшебного. Не опекай меня. Я в состоянии пройти еще десять миль. А если ты сам устал…

Поттер не ответил. Он шагал мерно, дышал шумно, руки спрятал под плащом.

— Я не хочу отдыхать, — сказал Драко, — мы скоро будем в Долине Луча.

— Не раньше утра, — вяло откликнулся Гарри.

— Значит, будем идти до утра.

И опять дорога в молчании, во тьме, только серые пласты льда, да прорубленная узкая дорожка.

Хуже всего был холод в ногах — очень скоро острая боль сменилась тупой и ноющей, а еще через какое-то время Драко с ужасом почувствовал, что пальцев у него больше нет. Гарри шел впереди, ему пришлось крикнуть, едва не захлебнувшись ледяным сухим воздухом:

— Погоди! Эй! Поттер.

Гарри остановился не сразу. Он двигался, словно автомат или голем, с неистребимой и пугающей решимостью. Драко бросил свою сумку на лед, сел и, морщась, стащил сапог с левой ноги. Охватил пальцы, сведенные судорогой, скрюченные, и стал яростно тереть. Поттер проковылял обратно, смотрел равнодушно, нахохлившись — только очки, да нос, торчат из затянутого капюшона.

— Это не обморожение, — бросил Драко небрежно, — просто я слегка…

Без слов, Гарри встал на одно колено — спина его оставалась странно прямой, будто он забыл, как нагибаться — взял в обе руки его ступню и растер. Его прикосновения были жестче, сильнее. Он ладоней шло тепло, какое в собственном теле Драко давно растерял. Пальцы закололо иглами, Драко вскрикнул сквозь сжатые зубы.

— Другую, — приказал Поттер.

Драко снял сапог.

— Больно? — вдруг спросил Гарри, и его ногти со всей силы впились в свод стопы.

— Мерлин, Моргана! Конечно, больно.

Быстрая улыбка, в темноте блеснула полоска зубов.

— Ты, чертов садист.

— Малфой. Когда тебя хорошенько достать, ты просто заглядение…

— Что? Прости?..

— Надевай сапоги. И не доводи дело до такого, ладно?

Но им пришлось останавливаться еще не раз — растирали ноги и Гарри, и так же приходилось царапать сведенную ледяной судорогой плоть, и так же они шипели и ругались друг на друга, уже самыми грязными словами. Гора словно бы забирала у них человечность, легкий налет цивилизации и воспитания. От стылого воздуха звенело в ушах, гулко билось сердце, от ужаса, немого, седого, лишенного даже ночных тварей, кружилась голова. Двигались они как пьяные, если только бывают опьяненные собственной тоской.

Драко вспомнил, как бежал к старому колдуну Переску — такой же перевал его окружал, его, промахнувшегося с аппарацией, только метель все сглаживала, сыпавший в лицо и за шиворот снег казался избавлением — так человек бывает готов к падению в глубокую воду, он не тонет, но и не плывет. В том его приключении была завершенность и определенность — по крайней мере, цель не ускользала, не просачивалась между пальцев.

Он вспомнил, что даже не замерз, и, пожалуй, не устал — вернее, не чувствовал усталости, бежал, а потом и полз на коленях, совершенно не заботясь о том, как выглядит со стороны — да и кто его мог в таком виде, в таком месте — увидеть?

Здесь, на Сомнии, усталость была повсюду, въелась в его плоть, кости, выгрызла из сердца радость, умение быть не то, что счастливым (это было уж совершенно непозволительной в его положении роскошью) — даже просто довольным, спокойным. Усталость, тупая и бессмысленная, как долгие побои. Ему не было даже жалко себя — эту стадию он миновал где-то в самом начале пути, пока еще мог воспринимать себя чем-то отдельным от мира и от происходящего. Он совершенно слился с дорогой, растворился в ней, и стал подобен дороге — пустынной, холодной, равнодушной.