Алиса Дорн - Рози и тамариск

— Обычно так и бывает, — признал Эйзенхарт, протягивая руки к огню. — Но сегодня мне взяли отгул. Выставили вон, несмотря на мои самые честные побуждения и желание пахать как крестьянин на сенокосе. Вот скажите, и где в этом справедливость?

— Ее нет, — коротко ответил я. — И я уверен, что во время сенокоса не пашут. Как вы себя чувствуете?

— Как мертвец в морге, — скривился Эйзенхарт и с отвращением посмотрел на мой саквояж. — Я уже говорил вам, что ненавижу иголки?

— Намекали.

Жалобы пациентов — не на самочувствие, что совершенно понятно, а на страшный вид инструментов, невкусные лекарства и прочее — были неотъемлемой частью работы врача. Со временем к ним привыкаешь и большей частью пропускаешь их мимо ушей. Так я и поступил, вместо этого обратив внимание на фотокарточку, лежавшую среди бумаг на столе.

— Кто это?

Запечатленный на снимке мужчина обладал весьма выдающимся и запоминающимся профилем. Высокие, словно вырезанные по кости скулы выдавали в нем слава, хищно изогнутый нос (я чуть не сказал клюв) намекал на южное происхождение. Темные глаза смотрели пристально, вглядываясь в самую суть. Он не был красив классической красотой, однако внешность выдавала в нем неординарную личность.

— Вы не знаете?

Я отрицательно покачал головой.

— Это Александр Грей, — Эйзенхарт произнес это так, словно мне это должно было о чем-то сказать. — Ну да, я забыл, сколько времени вы провели в колониях… Мистер Грей, — начал он свой рассказ, — является незаконнорожденным сыном леди Элизабет Грей, единственной дочери последнего графа Грея…

— Мне все еще ни о чем это не говорит, — прокомментировал я.

— Греи вели свой род от Цорнеров, правивших королевством Лемман до того, как империя захватила остров. По нашим, здешним меркам, несмотря на титул, граф был фигурой, стоявшей не ниже герцога Клива, — пояснил потомок завоевателей. — Что же до отца мистера Грея, то им стал Владислаус Второй.

— Король Ольтеная?

— Именно. Если вкратце, то почти тридцать лет назад Владислаус, тогда еще относительно юный принц, прибыл с визитом в Гетценбург, где познакомился с леди Грей, первой красавицей герцогства. Говорят, сам император подумывал тогда о предложении ей. Не знаю, так ли это, но она выбрала Владислауса, хотя того уже ждала болезненная жена на материке. Леди Грей согласилась стать его любовницей. Лишилась титула, но, говорят, с деньгами Ольтенаев, оно того стоило. А это, — Эйзенхарт постучал пальцем по снимку, — плод их связи.

— И почему вы держите его портрет у себя на столе?

— Я предполагаю, что он может быть связан с делом, которое я сейчас расследую, — заявил детектив.

— В самом деле? Я думал, это самоубийство.

— Два самоубийства, — поправил меня Виктор.

— Уже два?

— Да. И как минимум с одной из жертв Александр Грей был знаком.

Мне это не показалось поводом для радости, которая прозвучала в голосе Эйзенхарта, но я сдержался и промолчал.

— Так вызовите его на допрос, — предложил я.

— Вот тут-то и начинаются сложности… Мистер Грей имеет подданство Ольтеная и, что гораздо хуже, пребывает в Гетценбурге в роли атташе по культуре при ольтенайском посольстве. Я не могу просто так пригласить его к себе, — Эйзенхарт нахмурился и опустил подбородок на сложенные ладони, — дипломатический иммунитет, чтоб его…

— Понятно.

Следующая минута прошла в молчании: я убирал обратно лекарство, Эйзенхарт размышлял (или, вернее, замышлял что-то).

— Но, полагаю, дипломатический иммунитет не помешал бы вам побеседовать, скажем так, частным образом? — пришла мне в голову мысль.

Кузен поднял на меня взгляд.

— Гениально, доктор!

— В самом деле? — на этот раз я все-таки не смог удержаться от сарказма: на мой взгляд, Эйзенхарт перебарщивал с актерской игрой.

— Конечно! Но вот проблемка: побеседовать с мистером Греем не так-то просто. Почти все время о проводит в здании посольства, то есть на территории другого государства. А когда оттуда выходит… Вот, например, совершенно случайно, — в этом я сомневался, — мне стало известно, что сегодняшний вечер мистер Грей проведет в клубе "Савона". Закрытом клубе, куда без приглашения одного из его членов не попасть. И что же мне делать…

— Уверен, среди ваших знакомых найдется кто-то, способный провести вас внутрь.

— Возможно, — задумчиво согласился Эйзенхарт. — Не подадите ли мне телефонный аппарат, док?

Я исполнил требуемое и закурил, краем уха прислушиваясь к разговору.

— … Будьте добры, позовите леди Эвелин… Леди Эвелин? Да-да, какой сюрприз, совершенно с вами согласен. Скажите, вы слышали о вечеринке сегодня в "Савоне"? Как думаете, не могли бы вы достать туда два приглашения? Я ведь, конечно, не помешал вашим планам на вечер? Нет? Да, было бы неплохо. Хорошо, экипаж заедет за вами в восемь.

Повесив трубку, он улыбнулся:

— Ну все, этот вопрос решен.

— Это была леди Гринберг?

— Она самая.

Эйзенхарт смерил меня настолько внимательным взглядом, что я поинтересовался:

— Что?

— Думаю, вам подойдет мой смокинг.

— Что? — я даже переспросил, настолько нелепо прозвучал его ответ.

— Ну, доктор, вы же не думали, что я отправлюсь туда сам?

Именно так я и полагал.

— Даже ребенок догадается, что полицейские просто так не беседуют с незнакомцами "в частном порядке". Так что вы пойдете вместо меня.

— И не подумаю.

Внутри я кипел от возмущения. Опять уже в который раз, Эйзенхарт втягивал меня в какие-то свои игры, не считаясь с моим мнением. Мог бы хотя бы спросить, прежде чем решать за меня!

— Но, док, вы же видите, я не в состоянии туда ехать. Меня даже на работу сегодня не пустили!

Право, из всех привычек Эйзенхарта привычка пользоваться своим состоянием для того, чтобы чувствующие вину окружающие соглашались на все его идеи, была одной из самых мерзких.

— Ничего, справитесь, — злорадно ответил я. — Я вколю вам вторую дозу перед выходом.

— Но я не могу ехать! Грей не будет разговаривать ни со мной, ни с кем другим из полиции! Вы — моя единственная надежда!

— И эта надежда упокоилась в вечности.

Я был неумолим, однако Эйзенхарту все же удалось найти лазейку:

— А как же леди Эвелин? Она же будет ждать. Вы подумали, каково ей будет, когда я не приеду за ней?

— А вы позвоните ей и скажите, что все отменяется.

— Но я не стану это делать, — Эйзенхарт даже немного отодвинул кресло, будто ожидая, что в уговорах я перейду к физическим методам убеждения. — Вы, конечно, можете попробовать сами ей позвонить… и не дать мне найти человека, который, возможно, виновен в смерти двух девушек…

Я скрипнул зубами. Попробовать объяснить леди, не раскрывая при том состояния Эйзенхарта, и выставить себя дураком? Или пойти на поводу у Эйзенхарта, помочь ему в расследовании, и опять же, вероятно, выставить себя дураком?