Наталья Соболева - Пламя и пепел

Она прекрасно знала, почему Зенет так взъелась на нее — Сатх попала в храм лишь недавно, намного позже самой Зенет, но не только избегла статуса ученицы, но и явно ходила в любимчиках у Высшего жреца — благо, Мемфис был совсем недалеко. Но худо было даже не это, а то, что Зенет и всем остальным жрицам внушала неприязнь к новопришедшей.

Сатх могла бы многое рассказать Зенет, но та не спрашивала — ее вполне устраивали собственные мысли, и ей не было дела до «вранья» никчемной девчонки, один Ра знает как пробившейся в фаворитки Высшего жреца. Впрочем, что тут долго гадать, все пути известны издавна.

На это Сатх сказала бы ей, что никогда не была фавориткой главного жреца, да и становиться ей не собиралась. Просто он приглядывал за новоиспеченной жрицей Ра, зная по опыту, что забранное силой всегда стремится вернуться назад, и у него хватало хитрости выдавать это за повышенный интерес к юной египтянке. Что при этом чувствовала сама Сатх, его волновало мало.

А ей порой хотелось спрятаться в самый дальний чулан храма. Повсюду она слышала этот невесомый, но такой липкий шепот, и ей казалось, что все только и говорят о ней. Жрица должна хранить свою честь, ведь она принадлежит тому богу, в чьем храме обязалась служить в тот день, когда перестала быть ученицей и получила сан. Так ее учили, и это было верно. Вот только Сатх больше не знала, кто она. Никто никогда не переходил в служение к другому богу — но вот она, новая жрица Ра, что служила раньше огненному Фениксу.

Веру нельзя просто сменить, как надеваешь новый калазирис, Сатх это ясно понимала, слишком ясно. Ей казалось, что, уступив свою веру другим богам, она перестала быть жрицей вообще. Я теперь лишь смутно угадывала ее чувства, но все же отчетливо ощущала ее смятение, горечь и набегавшее волнами, как ночной прибой, отчаяние. Сатх все больше и больше закрывалась от меня. Потеряв свой храм, она теряла веру во всех богов и в любого бога.

Она видела, как священную статую, в которой, она знала, присутствовало само божество, разбили, раскрошили на мелкие кусочки. А после на это же место, словно попирая прах поверженного врага, установили огромную, намного превосходящую размерами предыдущую, статую уважаемого ею, но чужого бога, чье непрошенное покровительство ее вынудили принять.

За все время, что я смотрела за ней глазами незримого божества, я сумела выудить из ее памяти, теперь ставшей почти недоступной, ту историю, что заставила ее пойти на уступки перед убеждениями. В городе жила ее маленькая сестренка, и служители Ра обещали позаботиться о ней, если она отдаст им свой храм. В их взглядах тяжелым камнем висел ответ на ее немой вопрос — а что же будет, если она встанет на защиту Феникса и своей веры.

А теперь ей становилось тесно в храме, в тех самых стенах, где она выросла и приняла первый обет — тех же самых, но ставших совсем другими. Ей тяжко было даже смотреть на все те же залы и коридоры, дышавшие теперь другим духом. Назавтра был большой праздник, но мысли ее были далеки от грядущего торжества. В первый раз в жизни ей захотелось увидеть город, вне огромной запруженной народом площади, где они будут исполнять священный танец. Она видела его тесные и длинные улицы только совсем маленьким ребенком, и те воспоминания уже почти стерлись.

День еще не наступил, еще спускались мягкие сумерки праздничного кануна, но в ее мыслях я видела решение так ясно, будто все уже произошло. Завтра, едва наступит утро, и жрицы торжественной процессией ступят за ворота храма, Сатх сбросит с себя амулеты служительницы Ра и станет самой обычной юной египтянкой. Она пойдет по уличной пыли, будет долго гулять по городу, и ни Ра, ни Феникс не смогут ей этого запретить. В конце концов… она и раньше часто слышала за спиной завистливый шепот, и давно поняла, что привлекательна. Уж верно, какой-нибудь знатный горожанин захочет взять ее в жены.

Мне было жаль Сатх — она была слишком наивна. И в то же время что-то поднялось в моей душе, как хлопья мутного осадка. Немного понадобилось Сатх, чтобы круто изменить своим принципам. Она сама отдала свою веру, свой храм — почти без боя. И теперь, потеряв ориентиры, готова была вести свою жизнь по неведомому курсу, где было куда больше подводных камней, чем ей казалось. Где-то в этом головокружительном коктейле жалости, зависти и удивления, я почти начала ненавидеть Сатх за ту легкость, с которой она предала меня и ломала теперь все устои своей жизни. Пусть тогда я была не такой, как сейчас, а для нее я была богом — тем грубее была ее ошибка, ведь вместе со мной она предавала и себя.

За всеми раздумьями я не заметила, как стемнело. Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что дело было не только в том, что село солнце. Наблюдая за Сатх, я почти забыла, что не принадлежу к этому времени — уже не принадлежу. Я вспомнила, как оказалась в темном подземелье с тем — посланцем тьмы, а потом…. Потом я погрузилась в происходившее в Древнем Египте, и все вокруг было таким реальным, но оказалось лишь воспоминанием. А может быть, это было и вовсе что-то другое?

Я не успела даже задуматься. На все вокруг словно накинули еще одно темное покрывало — будто показывая или напоминая мне, что не я здесь хозяйка.

Шоу продолжалось.

Вдруг стало светло, будто с глаз сняли повязку. Я осмотрелась, вбирая в себя окружающий мир — ничто не мешало обзору. Темный зал старинного замка, откуда-то капает вода, надоедливо, со звоном. В скобу на стене вставлен единственный факел, дым от которого сизым туманом расползался по залу. Будь я здесь вся, вместе с телом, у меня, верно, щипало бы глаза.

В этот раз я не видела никакого предмета, из которого могла наблюдать. Возможно ли, что сюда направили мой дух, или мое подсознание? Я не могла бы сказать, бывала ли здесь раньше, ведь мои воспоминания не простирались так далеко в века…

Взгляд привыкал к темноте, и я различала все больше деталей. Здесь не было окон — выходит, это было подземелье, как и то, в которое угодила я сама. Эту догадку подтвердили тускло блеснувшие в факельном свете прутья решетки. За ними угадывался человеческий силуэт. Это была не просто железная клетка — стальные прутья были вмурованы в пол и потолок этого подземного зала, и я даже не видела дверцы, через которую туда должен был попасть несчастный пленник.

Я смотрела на него и не могла понять, сколько же ему лет. Ни отросшие волосы и клочковатая борода, ни неестественная худоба и нездоровый оттенок кожи не могли ввести меня в заблуждение — но что-то словно перекрывало мой внутренний счетчик. За дверью эхо разносило по коридорам монотонный повторяющийся стук; через несколько секунд открылась дверь, и в зал, звеня кольчугой, вошел воин. Хотя латы уже были сняты, поверх длинной, до колен, кольчуги снова была наброшена накидка с огромным крестом — теперь все стало на свои места. Этот рыцарь надеялся, что, убивая и мучая других людей, он получит отпущение всех былых грехов — верно, это были не мелкие прегрешения.