Эмиль, Гнитецкий - Благими намерениями

Ситуация разрешилась просто. Сквозь грохот битвы раздался пронзительный звук труб. Клубок тел, выясняющих между собой отношения, словно вздрогнул и распался на отдельных людей. Наступила тишина, кто-то выпалил: "Трубадуры!". Люди, - кто ещё стоял, кто ползал на карачках, а кто и лежал, - шумно дышали и пытались прийти в себя.

- Кадрош приехал! Кадрош! - крикнул самый догадливый.

- Точно! Ура-а-а! - вразнобой ответили наиболее трезвые голоса, количество которых стремительно уменьшалось.

- А мы чуть не забыли! - донеслось из угла.

Наступил акт братания и взаимопомощи. Те, кто были не сильно пьяны и способны стоять на ногах, помогали более пострадавшим от пива и самогона. Спешно ставили перевёрнутые столы на место, собирали с пола посуду и остатки еды. Ещё минуту назад посетители были готовы проломить сопернику голову первым попавшимся предметом. Сейчас же они обнимались друг с другом и маленьким ручейком выходили на задний двор, куда уже приехал давать концерт Кадрош со своей свитой и охраной.

Младший сын князя, решительно не хотел заниматься государственными делами, а предпочитал "петь о народе и для народа", как он сам выражался. Уставший от дворцовых порядков, захотевший подлинной народной жизни, он стал отцу наперекор. Гинеус Второй поначалу рвал и метал, но позже махнул рукой и разрешил Кадрошу заниматься музыкой, справедливо рассудив отпустить его заниматься любимым делом, лишь бы не устраивал в княжеских покоях семейные дрязги.

Позже, оценив творческие таланты своего третьего сына и услышав об успехе его выступлений, Гинеус, хоть и ворча, но признал, что тот пользуется в народе некоей степенью популярности, но не настолько сильной, чтобы это вызывало какие-то опасения. Кроме того, если быть совсем точным, в трудовом народе Кадрош как раз популярностью и не пользовался, так как народ считал его праздным, но хоть и безобидным бездельником. А по-настоящему Кадроша любила чернь, быдло и последние отбросы общества, которые всегда были готовы ступить на скользкий путь нарушения закона. Для них он и пел.

Мольха наконец заметили, вытащили за ноги из-под стола, кое-как растолкали, отхлестав по щекам. Он с трудом разлепил глаза, завертел головой. Охая и кряхтя, стал оглядывать столпившихся людей. Бечевка, связывающая волосы в пучок, лопнула, и они рассыпались, покрывая плечи. Наконец, сыщик вспомнил, где он, хлопнул себя по лбу, поднялся с помощью стоящих рядом и обратился к трактирщику:

- Эй! Наливайко! Или как там тебя... Мне бы пива... - потрогал щёки руками. Лицо опухло. Мотнул головой влево, отмахивая чёлку со лба.

- Милсдарь, меня зовут Мутко. А пива пока нет, запасы кончились. Но первач еще остался... Не желаете?

- Закусить бы... Что имеется?

- Огурец солёный хотите?

- Хорошо. Дайте. Парочку!

Мольх похлопал себя по карманам, но не обнаружил ни толлера.

- Ох ты, твою гвардию, мою кавалькаду! Денег-то и нет... Куда ж я свой мешочек дел? Ты не видел?

- Нет, господин, не видел, - невинным голосом сказал Мутко, засуетившись, протирая кружки и столешницу, стараясь не смотреть Панкурту в глаза.

- Плохо, - замолк Мольх, - Слушай, как там тебя... Кабацкий... Лошадь купишь? Породистая, с попоной, послушная, из королевской конюшни. Не абы что. За полцены отдам. Сказка, а не лошадь! - Мольху хотелось унять ужасную головную боль, особенно сильную не утренним похмельем, а тогда, когда зысыпаешь и просыпаешься в самый разгар пьянки.

Корчмарь задумался, почесал макушку:

- Хорошо, за десять гривеней куплю, милсдарь. Больше нет, - хитро улыбнулся.

"Нет у него... А зубы скалит... Сплошное обиралово!".

- Сорок! Эту лошадь сам Ровид объезжал!

- Милсдарь, двенадцать наскребу...

- Двадцать.

- Ладно, милсдарь, договорились. Лошадь против монет.

- Забирай хоть сейчас.

- Эй, Валуй! - крикнул корчмарь.

- Ну?

- Не "ну", а сходи-ка к коновязи, отвяжи лошадь и пристрой-ка к нам в конюшню. Господин продал её.

Вышибала обвёл мутным взглядом всех людей, молча развернулся и пошёл на выход.

- Вот монеты, милсдарь, - отсчитал девятнадцать кругляшей трактирный, - А как зовут лошадь?

- Конь! Мою лошадь зовут Конь. Стакан первача-то бесплатно поставь и огурчик. Два, - произнёс Мольх, - Не каждый день лошадей за такую цену покупаешь.

Мутко почесал подбородок и снова задумался:

- Хорошо, господин. Это можно, - развернулся и крикнул женщине, только закончившей мыть пол: - Мещера! Стакан первача и огурец господину Мольху!

- Два! Два огурца господину Мольху! - воскликнул сыскарь.

Через минуту прибежала помощница с подносом, на котором стоял стакан с мутной жидкостью и два скукоженных огурца на щербатой тарелочке. Улыбнувшись, она поставила поднос перед Мольхом. Тот, скользнув цепким взглядом по ещё колыхающимся и манящим холмикам, мотнул головой, взял стакан и залпом выпил.

- Будем здоровы! - обжигающая жидкость водопадом провалилась внутрь, обжигая пищевод. На глазах сыскаря выступили слёзы. Два огурца пошли вслед за первачом.

- Внимание! Начинается концерт! - крикнули с заднего двора.

Мольх мотнул головой, стараясь унять гул, и волнообразной походкой пошёл в зал, так и забыв деньги, вырученные за лошадь, на прилавке. Мутко прищурился, выжидая, что сыскарь вспомнит и вернётся обратно. Стукнувшись головой об столб, он грязно выругался, плюнул в невинное препятствие, погрозил кулаком, обогнул его и пошёл дальше. Когда сыщик скрылся в дальних дверях, корчмарь ловким движением сгрёб монеты и с безучастным видом стал протирать стойку.

На заднем дворе всё было скроено по классической схеме: помосты примерно в метр высотой, ступеньки для подъема, специально огороженный ряд для охраны. Хоть папаша Гинеус Второй и отпустил своего младшего сына "в народ", но жил он в княжеском замке и имел два десятка отборных стражников для охраны. Концерт, однако, задумывался, как домашнее, уютное мероприятие. Сцену даже оснастили реевельскими огнями.

Когда Мольх, покачиваясь и жалуясь на больную голову, вошёл в зал и плюхнулся на лавку, Кадрош в сопровождении конвоя в тяжёлых латах, уже взбирался на сцену, держа кифару наперевес. Для него на помосте был приготовлен стул и маленький столик с кувшином, на случай если у музыканта пересохнет горло. Люди рассаживались, разомлевшие, пьяные и побитые. На сколько хватало сил, сыскарь попытался разглядеть Кадроша, и отметил, что тот был одет в пурпурный камзол с золотым шитьём и узкие штаны из бархата. На плечах красовался плащ, отороченный каким-то дорогим мехом, куча цепочек, браслетов и колец. Волосы его были русые, лицо овальное, выступающее вперёд, со смешным птичьим носом. Каждая деталь его более чем вычурного наряда никак не сочеталась с остальными. И, тем не менее, складывалось впечатление, что всё это сделано специально, чтобы потешить, расположить чернь и представлять себя "в доску своим парнем", а не показывать ей, кто есть кто.