Марк Лоуренс - Император Терний

— Я пришел мстить, — сказал Мертвый Король, хоть я и не представлял, о какой мести он говорит. — Чтобы показать тебе, что я сделал с собой после того, как ты покинул меня. И смотри, чего я добился! — Не обращая внимания на мою хватку, он раскинул руки, чтобы показать на кишащую вокруг раззолоченную орду. — Я принес вам царство мертвых. Дай мне присоединиться к тебе, брат. Дай мне вести наши армии, и я безмерно расширю границы Империи, в этом мире и в грядущем, и сделаю ее единой — и нашей. Оставь этих друзей, эту жену, которую ты не выбирал.

И я ударил изо всех сил. Я ударил мощью Империи, силой миллионов, самим сердцем Империи, в которой могущественное величие былых императоров и надежда будущих поколений проложили путь моей власти в реальность. Ветер выл вокруг нас, холодный, пронизывающий. Кай Саммерсон бился за освобождение внутри собственного тела: святой в любой момент может согрешить, проклятый — искупить грехи. Ветер говорил, Мертвый Король бился со мной.

Моя воля встретилась с волей Мертвого Короля, и никто из нас не был готов отступить. За мной стояли огромный спящий разум Империи, утраченные надежды, разбитые мечты. Все это давило и рвалось наружу. За ним были земли мертвых, опустошение завершенных жизней, жажда, желание вернуться. Немыслимое давление росло, росло и росло. Я почувствовал, как вращается колесо, как начинает рваться ткань времени и пространства. И в этот момент я понял, кто передо мной.

И тут Кай Саммерсон научился летать. Он оторвал от земли ноги Мертвого Короля, и ветер пронесся под ними. Маленькая победа, но она сдержала моего врага.

Один страшный холодный миг — и я понял, кого я схватил на лету. И даже когда Уильям ослабел, уязвимый, открытый, даже зная, что я почти буквально повторяю путь отца… я заколол его.

Я дал руке соскользнуть с его горла, вытащил из-за пояса Кая нож и вонзил глубоко ему в сердце. Металл скрежетнул по ребрам.

С губ вместе с кровью сорвался смешок — он не поверил, что такое может быть, и упал, словно нож перерезал нити марионетки.

Я выпустил его, и он рухнул, размахивая руками, кровь хлестала из груди. Он падал словно целую вечность. Мой брат. Уильям, которого я предал среди терний. Которого я предал сейчас. Чья смерть расколола мою жизнь. Тернии снова завладели мной. Я не мог схватить его, падающего. Труп Кая коснулся пола с каким-то безнадежным звуком. Уильям уже покинул его, вернулся в земли мертвых, откуда столько лет смотрел на меня мертвыми глазами.

Записка Лунтара выскользнула у меня из рукава. Я подхватил ее. Мертвые гвардейцы падали десятками, потом сотнями по всему залу.

«Ты можешь спасти его». Четыре слова. Провидцы видят меньше, чем им кажется. Я заколол собственного брата.

— Я не понимаю. — Макин сбросил с себя чей-то труп, темная кровь текла тремя ручейками по его лицу. Он ворвался со своими словами в минуту безмолвия. — Как ты убил его?

— Я видел, как он умирал, — с трудом выговорил я. — Я прятался и дал им убить его.

Макин не то вскарабкался, не то приполз ко мне.

— Что?

Он схватил меня за запястье, и кинжал, мокрый от крови, перестал дрожать. Я выпустил клинок.

— Я не убивал его. Он был уже мертв. Он умер одиннадцать лет назад.

Мартен вышел у меня из-за спины, плечо раскроено до кости, одно ухо отрублено. Он забрал у меня бумагу неловкими дрожащими пальцами.

— Спасти кого?

— Моего брата, Уильяма. Мертвого Короля. Он всегда был быстрее, умнее, сильнее меня. И все же мне никогда не приходило в голову, что смерть не сможет его удержать.

— Смерть уже не та. — Возможно, это были самые мудрые слова, когда-либо сказанные Красным Кентом. Он лежал среди мертвых, среди врагов, которые полегли от его руки, настолько израненный, что ему самому оставались считаные минуты. Макин подошел к нему.

— Миана!

Уже открыв рот для крика, я почувствовал, какую боль испытаю, если она не ответит. Меньше половины Сотни уцелело, много меньше. Я не видел Синдри, своих деда и дядю. Ибн Файеда видел. По крайней мере, его голову.

— Вот.

И я нашел ее, едва не пригвожденную к стене тушей Горгота. Красные тролли лежали изрубленные. Горгот, изрезанный и истекающий кровью, в одной руке держал моего сына, прижимая его к груди.

Что-то пронзило меня, когда я увидел своего ребенка. Что-то острее ножа. Уверенность. Знание, что моему отцу не удалось создать меня по своему образу. Я любил этого ребенка — крошечного, окровавленного, уродливого. Отрицание ушло от меня. И с этим знанием пришло другое: уверенность, что лишь я смогу ранить его. Что порча моего отца будет стекать с моих пальцев, непрошеная, и сделает из моего сына очередное чудовище.

Я зашатался и рухнул на трон. Осенний лист закружился у ног — его принесли мертвые. Единственный кленовый лист, алый от осенних грехов. Знак. И тут я понял, что полон яда настолько, что способен лишь упасть. Осень пришла за мной. Онемевшими пальцами я расстегнул ремни кирасы.

— Все еще… — Мартен покачал головой и присел на корточки рядом с Каем. — Ребенок. Мальчик. Сколько ему было? Десять?

— Семь.

— Семилетний мальчик. Затерянный в мертвых землях. Пробился оттуда? Стал королем?

С каждым вопросом он качал головой. Я видел, как в нем пузырятся предположения.

Ты можешь спасти его. Слова Лунтара. Человека, который видел будущее.

— Готов поспорить, он задал им жару. — Я мрачно улыбнулся. Интересно, навестил ли маленького Уильяма тот ангел, что пришел ко мне за порогом смерти. Интересно, в чем он исповедовался? — Спорим, он пошел самым трудным путем.

Подобно конахтскому копью, Уильям наверняка вонзился глубже, целясь в сердце тьмы, нашел нежить. Остальное я был не в силах вообразить.

Кай распростерся, сокрушенный и пустой, Уильям исчез, мертвые пали, лишь Челла стояла в блеске их брони. Мои враги были повержены, но горечь осталась, еще более сильная, реальная, чистая, она не покидала меня. Она отзывалась во мне, словно колокол, звон которого доносится сквозь годы. Нас создают наши горести — не радость, они струятся в глубине и остаются с нами, радость же преходяща.

— Я дал терниям удержать меня, и трещина расколола всю мою жизнь, глубже, чем чувства, которые она разделяет. — Каллиграфия шрамов все еще была на мне, белая на фоне плоти. — Всему свое время. — Я вспомнил Екклезиаст. — Время рождаться. Время умирать.

— Он вернется: ты не можешь его уничтожить.

Челла стояла посреди гор трупов, ее бывшего воинства. Она ни радовалась, ни печалилась. Скорее потеряна.

— Я не хочу уничтожать его. Он мой брат. Мне было дано спасти его. — Я знал, что делать. Я всегда знал. Я коснулся рукой трона. — Я не знал, как это будет горько и сладко.

В другом конце зала мой сын закричал на руках матери, оба были прекрасны. Мой брат не прекратит возвращаться, и мой мальчик никогда не будет в безопасности, наша боль обратилась в колесо, и мир рухнул. Мой брат, мой сын, моя вина.