Павел Комарницкий - Исполнитель

— … Ну вот и всё, Патрик. Не знаю, свидимся ли мы когда-нибудь. У нас здесь, на Руси, принято говорить — не поминайте лихом. Привет своему батюшке передавай.

— Прощайте… Первей Северинович. Я вас никогда не забуду, — губы Патрика предательски прыгали, но он держался, как и подобает воину. — Я… Когда-нибудь я тоже стану Исполнителем, вот увидите. Я буду карать зло на земле.

Первей усмехнулся.

— Нет, Патрик, не станешь. Я надеюсь, минует тебя сия горькая участь.

— Почему?

— Да потому, что Исполнителем становятся не за заслуги и подвиги, а наоборот — во искупление тяжких грехов.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что кто-то должен делать грязную работу, и если тебе выпала такая доля — не ропщи и не хнычь. Но стремиться следует совсем к другому. В конце концов, у тебя есть молодая жена, и ты обязансделать её счастливой.

Патрик поглядел направо. Василиса, одетая по-походному, скромно стояла в сторонке. На пузатой ганзейской когге, стоявшей у причала, царила суета, там уже готовились убрать сходни. Вообще-то все моряки очень не любят брать на борт женщин. Зато все немцы очень любят деньги, так что всё прошло гладко.

— Вы правы, Первей Северинович. Вы опять правы. Прощайте, не поминайте лихом!..

Он порывисто обнял рыцаря, подхватил вещи и устремился к сходням. За ним поспешила жена. На когге уже поднимали парус — южный ветер и течение подхватили тяжёлый корабль, и когга, рассекая волны, отправилась в свой дальний путь…

«Родная, отзовись»

Пауза.

«Да, мой милый»

«Почему всё так устроено в мире — как только полюбишь человека, он тут же уходит от тебя навсегда? Разве это справедливо?»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Да, это справедливо. Так передаётся в мире дружба, так распространяется любовь — от человека к человеку, всё дальше, всё шире, как круги на воде»

«Терять очень больно»

«Да, это правда. Но и рожать тоже больно. Если бы все так боялись боли, мир давно опустел бы»

«Но ты меня не покинешь?»

Пауза.

«Значит, ты покинешь меня. Не знаю, мой родной. Я не знаю, правда. Не знаю, кто из нас первый сойдёт с этого круга. Но это случится ещё очень нескоро»

Снова пауза. Короткий шелестящий смешок.

«А вообще-то я покину тебя, мой рыцарь, в самое ближайшее время. Как только мне будет позволено»

Первей покрылся липким потом.

«Что? Что…позволено?»

«Ну господи, ну какой ты глупый! Обзавестись титьками, неужели не ясно?»

— Хочу вас обрадовать, герр Перуэй. А может, и огорчить. Мы возвращаемся в Данию.

Посол сидел на скамье, обитой малиновым рытым бархатом, положив вытянутые ноги на скамеечку пониже. Огонь в камине не горел — и так жарко.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Как быть?»

Короткий смешок.

«Ты на службе»

— Вы молчите? Этот отъезд нарушает ваши планы, герр Перуэй?

— Я у вас на службе, ваше сиятельство. Как скажете. Когда мы отплываем?

— Как только придёт корабль. Думаю, дня через три-четыре.

— Вы позволите мне отлучиться в город на это время? Нехорошо уезжать, не закончив дел…

— Да, пожалуйста. Где вас найти, я знаю. Вы же опять на постое у этого купца… м-м-м… Сабилия Петроффича?

— Да, ваше сиятельство.

Первей смотрел на стол, наполовину залитый чёрным, да так и не отмытый. И ковёр сменили…

Датчанин перехватил его взгляд.

— Вы были правы, герр Перуэй. Я думал над вашими словами всю ночь, а утром взял кочергу и… Конец дьявольскому искушению! — он рассмеялся.

— … И бились оне три дня и три ночи. Гром стоял, и леса в округе занялися огнём, и Серегер-озеро всё ажно кипело.

— Пошто кипело-то?

Рассказчик, сутулый мосластый мужик с жиденькой бородёнкой, неодобрительно взглянул на чернявого, так бесцеремонно влезшего в повествование.

— Я же говорю, бились оне.

Первей сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене. Перед ним на столе стояло блюдо с блинами, настоящими блинами с икрой, со сметаной, с мёдом. И здоровенная кружка горячего сбитня. А пива он ещё успеет напиться и в Дании. Кто знает, когда ещё вот так посидишь, слушая русскую речь…

— … Не, не простые люди то были. Иноземный цесаревич, вроде, с оруженосцем своим. Вот цесаревич-то и завалил того Кощея-колдуна.

— А как хоть звали-то цесаревича этого?

Рассказчик в замешательстве пожевал губами.

— Да вроде как Петром, что ли…

— Не, не Петром, — перебил его лысый, до сих пор сидевший молча. — Похоже, но не Петром.

— Ну стало быть, Иваном, — авторитетно изрёк толстый, судя по виду, купец.

— Почему Иваном-то? — в замешательстве вскинул глаза рассказчик.

Толстяк посмотрел на него снисходительно.

— Смешной ты малый, право… А как ещё, ежели не Петром?

— … Нет, это немыслимо. Два дня тащиться до Ревеля!

Датский посол был раздражён. Как только датское судно вышло из устья Невы на простор Балтики, задул устойчивый западный ветер, и гребцы в трюме трудились в поте лица, продвигая посудину фут за футом. Вдобавок зарядил нудный, моросящий дождь, навевающий уныние.

— Мне не везёт с погодой, герр Перуэй. Как только мне приходится выйти в море, так сразу встречный ветер. Всю жизнь мне в лицо встречный ветер.

— Мне помнится, ваше сиятельство, в тот раз, когда я сидел в трюме, ветер всю дорогу был попутный.

Датчанин пристально вгляделся в Первея.

— А это идея. Может быть, вас снова посадить на весло, герр Перуэй? — посол выдержал паузу, рассмеялся. — Это шутка.

— Я понял, ваше сиятельство, — медленно ответил рыцарь. — Это такая шутка.

В тесной каютке было темно и сыро, и даже свежий морской ветер, влетающий в открытое окошко, был не в состоянии до конца изгнать вонь, доносившуюся из трюма. Вся невольничья галера пропиталась вонью, злобой и отчаянием, тяжёлая сырость и низкое серое небо лишь усиливали эти ощущения.

В каморке располагались трое — Первей и ещё двое слуг, которые сейчас самозабвенно храпели. К самому Первею сон не шёл.

«Родная, отзовись»

Нет ответа. Уже который раз нет ответа. И больше, очевидно, не будет. Но сейчас Первей был спокоен — он знал, так надо. Они скоро встретятся, встретятся надолго, на целую длинную-длинную жизнь. О том, что может быть иначе, рыцарь и не помышлял. Это было бы несправедливо, а значит, такого и не будет. Потому что этот мир в основе своей всё-таки справедлив, пусть и не сразу.

Глухо бьёт барабан в трюме. Ещё оттуда иногда доносятся вскрики, но свист бича отсюда уже не слышен. Тяжко вздымаются вёсла галеры, скрипят уключины, скрипит такелаж, храпят и стонут во сне слуги его сиятельства. И неумолчно шумит море, мощно и безразлично, как и тысячи лет назад…

… Ему снился сон. Кругом не было ничего, кроме светящегося полупрозрачного тумана, золотистого, бесконечного. И сквозь этот туман проступала фигурка в белом. Знакомое, доброе лицо. Мама…