Гай Кей - Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца

Ему не пришлось долго ждать. Дауфриди Валенсийский не был сентиментальным; Блэз мог бы сказать об этом Бертрану. Король Валенсы потянулся за своим бокалом и сделал еще глоток вина, а потом прозаично ответил:

— Мы все любим свою страну, смею сказать. Это не новое чувство, де Талаир.

— Я и не собирался утверждать, что оно новое, — тихо сказал Бертран.

— Я могу признаться в такой же горячей любви к Валенсе и сомневаюсь, что ошибусь, если припишу то же чувство к Горауту этому молодому Гарсенку, что бы он ни думал об определенных… политических решениях, которые недавно были приняты. — Он скупо улыбнулся Блэзу, с тем же холодным видом, что и раньше, и повернулся к Рюделю: — Что касается портезийцев, то у них в действительности нет страны, не так ли? Полагаю, они испытывают ту же любовь к своим городам или, может быть, семьям. Это правда, Коррезе? — Он говорит намеренно сухо, почти педантично, понял Блэз, сопротивляясь эмоциональному влиянию слов Бертрана.

— Правда, ваше величество, — согласился Рюдель. Он кашлянул. — Я очень надеюсь, что мой дорогой отец снова обратит внимание на этот последний момент.

Зубы короля сверкнули в улыбке.

— А! Он тобой недоволен? Ты потратил часть денег до того, как пришлось их отдать, да? Какая жалость. Но уверен, что со временем отец тебя простит. — Он снова повернулся к Бертрану, который все это время сидел неподвижно и ждал.

Двое мужчин обменялись долгим взглядом. У Блэза возникло странное ощущение, будто о нем, и Рюделе, и о Валери у камина забыли. Словно их тут и не было.

Дауфриди сказал очень мягко:

— Неразумно любить кого-то или что-то слишком сильно, де Талаир. Люди умирают, вещи у нас отнимают. Так мы живем в этом мире.

— Мне ли этого не знать? Я прожил с этой истиной двадцать три года.

— И поэтому умерил свои страсти?

— И поэтому твердо решил не увидеть при жизни гибель своей страны, как пережил смерть любимой женщины.

Последовало молчание. Не смея пошевелиться, Блэз искоса взглянул на Рюделя и увидел застывшее, сосредоточенное выражение на лице друга.

— И поэтому ты пригласил меня сюда, — в конце концов произнес Дауфриди Валенсийский, — чтобы узнать, чем я могу помочь.

— Да. Это вас удивляет?

— Едва ли. Удивит ли тебя, если я скажу, что не могу ничего тебе дать?

— Я был бы рад узнать почему. — Бертран был бледен, но полностью владел собой.

Дауфриди пожал плечами:

— Я подписал договор, и мне нужно пять лет по крайней мере, чтобы закрепить свое владение землями, которые мне достались. Нам нужны свои фермеры на этой земле, нам нужно наполнить деревни валенсийцами и дать моим собственным баронам время пустить корни в замках, которые теперь наши. Тем людям из Гораута, которые предпочтут остаться — а некоторые предпочтут, — надо дать время почувствовать, что есть вещи и похуже, чем быть подданными короля Валенсы. Со временем договор даст нам все богатства этих фермерских угодий к северу от Иерсена и с лихвой возместит те деньги, которые мы уже выплатили и выплатим в течение следующих трех лет. Но мне нужен мир, чтобы добиться всего этого. — Он снова сделал глоток вина. — Это не слишком сложно, де Талаир. Я ожидал, что ты все это понимаешь.

— Поэтому вы рады, что Гораут теперь смотрит на юг.

Дауфриди осторожно ответил:

— Меня это не слишком огорчает.

Снова молчание. Но теперь его прервал спокойный, веселый голос.

— Простите меня, — сказал Рюдель Коррезе, — простите мою самонадеянность, но у меня есть вопрос. — Дауфриди и Бертран оба повернулись к нему. — Как по-вашему, что произойдет с Валенсой, ваше величество, если Гораут и в самом деле придет на юг с огнем и мечом и завоюет ее?

Мысль самого Блэза, его собственный вопрос. Рюдель всегда быстрее высказывал свое мнение. Портезийцы все такие. Впервые он увидел, как Дауфриди смущенно пошевелился в своем кресле.

— Я думал об этом, — признался он.

— И к какому выводу вы пришли после этих размышлений? — На этот раз вопрос задал Валери со своего места у камина, где он стоял, скрестив на груди руки.

Бертран немного наклонился вперед на кресле и тихо повторил вопрос кузена:

— К какому выводу вы могли прийти, ваше величество, по поводу того, что Гораут разобьет Арбонну и получит в свое распоряжение все богатства этой земли, ее порты на море? Если через год останется только пять стран вместо шести? Вы действительно считаете, что вы получите эти пять лет мира, чтобы… как вы сказали, закрепить свое владение фермерской землей к северу от Иерсена? Сколько времени, по-вашему, пройдет до того, как Адемар снова обратит взор на север?

Как раз в этот момент с Блэзом начало происходить нечто странное. Ему казалось, что слова, произносимые каждым из собеседников, становятся похожими на предопределенные фразы во время некоего ритуала в храме господа или на хорошо известные начальные ходы в игре в таверне: каждый следовал один за другим, каждый предопределял следующий ход.

Дауфриди сказал слегка раздраженным тоном:

— Как я уже говорил, я это обдумывал. И пока не пришел ни к каким выводам.

И тогда Блэз, который теперь видел следующие ходы так ясно, словно они уже сделаны, произнес:

— Конечно, не пришли. Поэтому и явились сюда, не так ли, ваше величество? Посмотреть, не представит ли вам эти выводы герцог Талаирский. И находите, к своему разочарованию, что он хочет получить от вас помощь, а это вас пугает. Вы знаете — знаете! — что не в интересах Валенсы, чтобы Гораут правил в Арбонне. Тогда почему вы отказываете в помощи, когда вас о ней просят?

Дауфриди Валенсийский повернулся в своем кресле и оценивающим взглядом окинул Блэза. Его жесткие серые глаза почти скрывали густые сдвинутые брови.

— Сначала я тоже хочу задать вопрос, — холодно произнес он. — Возможно, мне следовало задать его с самого начала, прежде чем говорить так откровенно, как говорил я. Почему ты здесь, Гарсенк? Почему ты не при дворе Адемара в Кортиле в предвкушении торжества этого завоевания, которое задумали твой отец и король? Возможно, тебе досталась бы земля. Младшие сыновья всегда нуждаются в земле, не так ли? Мы говорили о любви к стране — так где же твоя страна, де Гарсенк?

Блэз этого ожидал: это была еще одна ожидаемая речь, следующий ход в игре, в которую они играли. Он гадал, подготовил ли Бертран и это, если видел, что момент надвигается? Или даже подводил их к этому моменту?

Это не имело значения, в сущности. Этот момент настал.

Он ответил:

— Потому что я выступил против Адемара Гораутского. Потому что считаю его слабым и не достойным верности. Потому что считаю, что он обездолил и предал народ моей страны Иерсенским договором. Потому что Гораут, который я люблю, — это священная земля, на которую ступил бог Древних Кораннос, когда впервые пришел в те шесть стран, которые мы знаем, а самые первые кораны дали клятву служить богу и своим собратьям и идти по пути справедливости. Потому что вторжение в Арбонну будет окончательным уходом с этого пути в погоне за владением, которое невозможно в конечном итоге удержать. Потому что мой отец это знает. Он не хочет править в Арбонне, он хочет предать ее огню. Он давным-давно потерял истинную связь с богом, если когда-либо имел ее.