Андрей Столяров - Альбом идиота

— Каталония, значит… А если попросту, без затей, дать ему в морду?

— Ты с ума сошел, это же — халипяк.

— Правильно, я чокнутый, — сказал Игнациус.

— Стас — серьезный каратист, — предупредила Эмма.

— Ну и что?

— Будешь мучиться, — предупредила Эмма.

— Помнится, у Жеки среди инструментов был небольшой ломик, — задумчиво произнес Игнациус. — Небольшой такой, новенький, как раз — по руке.

Эмма тут же исчезла и появилась сеньора Валентина, которая процедила, улыбаясь всеми зубами и стараясь не привлекать внимания:

— Ты можешь вести себя нормально?

— Когда я вижу этих ребят, то у меня уши сворачиваются трубочками, — ответил Игнациус.

— Пожалуйста, никаких историй.

— Никаких историй не будет.

И он засмеялся. Ему было весело. Из дверей, ведущих в детскую, доносились дикие возгласы. Он слегка приоткрыл. Пончик и Ботулин, разворотив постель, лупили друг друга подушками. Они визжали и прыгали от восторга. Летал белый пух, торчали ножки перевернутых стульев. А из опрокинутой керамической вазы, державшей камыш, натекла вдоль паласа широкая черная лужа. Оба вдруг замерли, увидев его: возбужденные, потные, испуганные, взъерошенные.

— Обливаться чернилами намного интереснее, — посоветовал им Игнациус.

И прикрыл утепленную дверь.

Сразу же возник тот тип, что теснил Аню. Который — червяк и облизанный.

— Никакого просвета, как глухая, наверное, лесбиянка, — доверительно сообщил он. — Я уже нарывался на таких, ну ее в задницу, проще снять вон тех дур — эти сами разденутся. Правда, морды у них керосиновые, но морду можно платком закрыть. И потом — в темноте не видно.

Он явно принимал Игнациуса не за того. От бесцветных и липких волос его разило духами.

— Пошел ты — туда-сюда, — сказал ему Игнациус довольно вяло.

Тип отвалил срезанную челюсть.

— А чего?

— А ничего.

— Выступать будешь?

— Просто тошнит.

— Значит, ногами давно не били?

— Договорились, — ответил Игнациус. — Подожди меня немного внизу.

И немедленно вынырнул ушастый запаренный Жека.

— Говорят, ты сегодня на всех кидаешься? Это — Леша Градусник, с толкучки. Он мне Лондона изобразил… Слушай, твоя улица находится на Петроградской. Точно выяснил — в справочнике ее нет. Где-то возле трамвайного парка, пересекается с Маркова. Между прочим, об этом самом меня расспрашивал Грун. Перед тем, как исчезнуть.

— Удалось узнать — что-нибудь? — спросил Игнациус.

— К сожалению, нет. — Жека тревожно двигал ушами. — Но имей в виду, Александр, что шестого все должно быть на высоком идейно-художественном уровне. Я иду вслед за тобой. Есть особая договоренность. Ты — понял? А теперь — разменяй сто рублей…

— Откуда? — вторично пожал плечами Игнациус.

— Представляешь, этот жмудик клянется, что — нет мелких денег. Он мне должен червонец. За трехтомник еще. Но ведь он замотает, я его с детства знаю. Или, может быть, одолжишь мне полтинник до четверга?

Жека непрерывно скупал книги. Он считал, что цена на них будет расти.

— Выгони ты их всех к чертовой матери, — сказал Игнациус.

— И в самом деле кидаешься, — удивился Жека.

«Я гляжу на эту печальную розу и вспоминаю о тебе», — в шестисотый раз извещали колонки. Игнациус пересек душную комнату и сел рядом с Аней — как кол.

— Мы не виделись три недели, — пробормотал он.

Она обернулась:

— Двадцать два дня.

— Ты тоже считаешь?

— Конечно.

Игнациус слабо кивнул.

— Никто не знает, где находится Сонная улица, — сказал он.

— Вот и хорошо.

— И телефона у тебя, разумеется, нет?

— Разумеется, — сказала Аня.

— Как же я тебя найду?

— А ты уверен, что надо?

Игнациус даже вздрогнул.

— Тогда найдешь, — неприветливо сказала Аня.

— А она вообще существует, эта Сонная улица?

— Я живу на ней, в доме четырнадцать.

— А квартира? — спросил Игнациус.

— Лучше все-таки не приходи.

— Почему?

— Потому что ты там погибнешь.

Игнациус отодвинулся. Опять то же самое. За отогнутой шторой взмахивал крыльями фантастический густой снегопад. Вязь снежинок крутилась и вдруг — замирала. Хлопья быстрого снега набились за переплет. Было ясно, что жизнь на сегодня заканчивается. Эмма, объятая Каталонией, смотрела на них, распахнув идиотские злые глаза. Валентина демонстративно не замечала. Лакированные юноши, приседая от спешки, вскрывали громадную коробку конфет. Но при этом, как филеры, тоже — поглядывали. Игнациус чувствовал, что проигрывает важное семейное очко. Вероятно, придется соглашаться на Стаса. Впрочем, наплевать.

— Сигарету? — предложил он.

— Нет, — ответила Аня. — Но если ты хочешь позвать меня, скажем, на лестницу и пообщаться, то это можно сделать без всякого надуманного предлога.

— Без предлога? — спросил Игнациус.

— Да, конечно.

Тогда Игнациус взял на подоконнике воздушную чашку с дутым золотистым лотосом на боку, безразлично повертел ее перед собой и — разжал пальцы.

Чашка звонко разбилась.

— Я бы хотел, чтобы тебя никогда не было, — искренне сказал он.

— Я бы тоже этого хотела, — сказала Аня.

Сеньора Валентина уже поднялась, надувая круглые хрящеватые ноздри, уже выгнула брови и уже твердо шагнула вперед, но в это время раздался грохот и возбужденные голоса в прихожей. Беспощадно отдернули шторы. Громадная тихая смежность ослепила комнату. Всхлипнув, разом заткнулся выключенный магнитофон. Замерли серые вспученные фигуры — недосогнув руки и туловища. Оказывается, Градусник, устав ждать, вернулся и дал в морду Роме Эритрину, который, не торопясь, надевал дубленку. Дал очень сильно. Но не попал. Вместо этого он залепил в цветное бра на стене и своротил его, выдернув с корнем шурупы. Эритрин не остался в долгу и ударил ботинком. Вероятно, с перепугу, не слишком разбираясь — зачем. В результате перестала существовать тумбочка под телефоном. Как единое целое. И сам телефон тоже. Поэтому — набежали. Сгрудились, словно в бане, на двух квадратных метрах. Толкались и говорили все сразу. Жека, посверкивая потной макушкой, солидно объяснял, что так не поступают. Они — у него дома. А у него дома так не поступают. В свидетели он призвал Игнациуса. Игнациус подтвердил, что так не поступают. Они — у него дома. Градусник, увидев его, попытался обнять и радостно завопил: Поехали к женщинам, Иннокентий!.. Куда ты меня притащил — козлы всякие… Я ждал, ждал — замерз… — Его с трудом оторвали и вытолкали. Потом вытолкали побледневшего Эритрина, который ни за что не хотел уходить, а очутившись ка тесной площадке, немедленно устремился по лестнице. Но не вниз, как положено, а вверх, к чердаку.

— Пошли домой, — не разжимая презрительных губ, сказала сеньора Валентина.