Аноним Oxygen - Квинт Лициний 2

Засунул нос, выбирая следующее украшение. Взять трехцветный светофор или избушку с белым напылением на крыше? Или шар-фонарик с круглой впадиной?

- Эй, - удивился, повернувшись, - устраивай их вместе.

Кузя отрицательно помотала головой.

- Это же пара подобралась! - настаивал я.

Она упрямо присобачила принца на противоположной от красавицы ветке.

- Вот, - отошла и посмотрела на дело рук своих. - Теперь можно гадать, встретится ей принц или нет. И, если встретится, то где. Как посмотрит, что скажет... Как за ней побежит...

- Ну, могла бы на новый год и подсобить людям, - пробурчал я и протянул ее следующую игрушку.

- Нет, нет, нет... Пусть сами, по-настоящему, как в жизни. А в жизни, знаешь ли, принцев рядом не бывает.

- Проверяла? - насмешливо уточнил я.

- Да, прячутся, мерзавцы. Маскируются, - и она искоса мазнула по мне взглядом.

- А чего тебя на принцев тянет? - уточнил я, роясь в ящике.

- Это разве ненормально? - удивилась она.

- Среди пролетариев, говорят, очень приличные мужчины встречаются.

Она громко, от души, засмеялась.

- Юморист ты, Дюша, - сказала, отвеселившись.

- А что? - не отступался я, - на заводе высококлассный рабочий не хуже профессора получает.

- Не в деньгах счастье, - поразила она меня, а потом взглянула снисходительно, - ты как ребенок. Где-то уже совсем как взрослый, даже удивляешь, а где-то... А, давай следующую.

- Нет, объясняй, - я вложил ей в ладонь золотистые колокольчики.

Она потрясла ими, звук был тусклый.

- Деньги, конечно, должны быть, - пояснила она деловито, - но этого недостаточно. Их еще надо иметь возможность потратить. Да и не все деньгами можно купить.

- Понятно, - протянул я разочарованно. Стеклянные трубочки бус тонко звенели у меня в руках. - материалистка. Держи.

Странно, но она не обиделась, не взвилась, не закричала, лишь пожала плечиками. Дальше мы работали молча, думая каждый о своем, и скоро в ящике показалось дно.

- Хватит, - сказала она, заглянув в него, - остальное будет лишним. Вот, еще вот эти три повешу, и все. А ты за вату берись.

И я послушно начал раскидывать на ветки ватные лоскутки. Очень медитативное занятие.

- А, знаешь, мы до школы в гарнизоне жили, - неожиданно в полголоса сказала Кузя, задумчиво уставившись на елку, - я каждый новый год верила папе, что ракеты после курантов пускают в мою честь. Махала в окно рукой и чувствовала себя королевой. Папка у меня молодец был.

Я стоял, механически отщипывая кусочки ваты и бездумно бросая их на хвою. Зла не хватало на прилипшую к моему лицу нейтральную полуулыбку - сначала я не сообразил ее стереть, а теперь было очевидно поздно.

Кузя опустила глаза, а потом присела на корточки и полезла пристраивать перламутрового крота к основанию нижней ветки.

- Знаешь, - так же негромко сказал я, глядя на нее сквозь ель, - чем хорош именно советский новый год?

- Ну, - остановилась она, - чем же?

- Всеобщим ощущением того, что всё лучшее ещё впереди, - сформулировал я.

Игрушка встала на место. Теперь крот, казалось, тревожно озирался из-за ствола.

Кузя посмотрела на меня из-под елки взглядом подраненной газели и ответила в тон:

- Значит, я вот уже второй раз буду встречать не советский новый год, - вылезла, поправила слишком свесившиеся бусы и севшим голосом подвела итог, - такой вот праздник и такая вот сказка.

Я дернулся, ведомый противоречивыми порывами. Нет, умом-то я понимал, что собираюсь сделать глупость, но успокоил себя, шепнув мысленно: "Решай сердцем".

Кузя принялась отряхиваться, старательно не глядя на меня.

- Встань сюда, - приказал я ворчливо.

- Ты чего? - она взглянула на меня почти испуганно.

Я молча достал из кармана скрученный портняжный метр и, взяв за кончик, напоказ распустил. Пошел, обходя девушку по кругу, придирчиво рассматривая с ног до головы. Да, на нее почти все отлично сядет, но надо выбрать что-то одно, ударное. В голове замелькали варианты один соблазнительнее другого. На такую фигурку шить, право - сплошное удовольствие...

Кузя провожала меня взглядом, и недоверие в нем сменялось разгорающейся надеждой. Когда я зашел за спину, она опустила лицо вниз и неожиданно громко шмыгнула носом, но тут же прерывисто втянула воздух и вскинула голову. Когда я вышел с другого бока, ее глаза блестели сильней обычного, но она смотрела на меня с вызовом, словно боясь насмешки над секундной слабостью.

- Мы будем строить корабли. Большие, серые корабли, - сказал я веско.

- Чего? - поразилась она, распахнув глаза на пол-лица.

- Давай корму замерим... - ухмыльнулся я.

- С-с-соколов!

- Да-да... И торпедные аппараты...

Ноздри у нее начали гневливо раздуваться, но в глазах заискрили долгожданные смешинки.

Сначала в меня полетела растрепанная упаковка ваты. Потом схваченный с чьего-то стола угольник. Потом ей под руку попалась увесистая, словно билиардный кий, указка, и я счел за благо осуществить тактическое отступление за диван.

- Удушу, зараза мелкая! - с азартом вскричала Кузя и полезла через него, неумело обозначая фехтовальные движения.

- Я уже крупная зараза, - хрюкнул я, пытаясь укрыться за спинкой.

- Да все равно! Скотина! Все ж нервы вымотал! - она орудовала указкой, словно это кочерга, а ей надо вытащить залетевший под диван тапок.

Я изловчился и перехватил указку, а затем дернул на себя. Это возымело неожиданный эффект - вместо того, чтобы выпустить деревяшку, Кузя вцепилась в нее обоими руками, а затем начала заваливаться на меня вместе с переворачивающимся диваном.

- Ох... - выдохнул я, когда ее колено чувствительно воткнулось мне в живот, - какая ж ты неласковая...

- Ох... - вторил мне от двери Зиночкин голос, - а у вас тут сказка в самом разгаре, как посмотрю. Аж душа поет.

- Ох... - Кузя поднялась с меня, одернула юбку, и повторила когда-то данное обещание, - ты у меня взрыднешь, Соколов.

Глаза ее сияли.

Вторник, 27 декабря 1977 , вечер

Москва , Кремль, объект "Высота"

Кабинет был огромный, под триста метров. Четыре широких окна смотрели с третьего этажа Сената на крепостные зубцы, Красную площадь и ГУМ. Посередине, в простенке между окнами - портрет Маркса, напротив, на длинной светлой стене - Энгельса и Ленина. Мебель, окна - все из светлого ореха, лишь пол дубовый. Вдоль окон - длинный стол для совещаний со знаменитыми на всю страну часами в форме штурвала. В углу, у четвертого окна, еще один, рабочий стол.

Но хозяин кабинета предпочел сесть за маленький кофейный столик, что стоял под портретом Ильича. Компанию ему составили два старика, похожие, как братья - сухие, жилистые, с костистых лиц смотрят одинаково светлые глаза, а в речи неуловимо скользит прибалтийский акцент. Только и разница, что один из них лыс, и глаза его глядят холодно и оценивающе, словно выискивая цель, и даже Первому от этого бывает неуютно; по лицу же второго, который с залысинами, скользит робкая, будто неуверенная улыбка, а глаза все время застенчиво смотрят вбок.