Ник Перумов - Гибель Богов. (трилогия)

— Ах-с-с-с, ах-с-с-с, нес-с-счас-с-стный с-с-старый Хис-с-с!..

— Скули сколько влезет, безмозглая змеюка. Тебе это уже не поможет.

— Дедушка Хрофт, а мама скоро вернётся?

— Не скоро, девонька, не скоро. Рад бы сказать тебе, что, мол, уже завтра, да не могу. Потому что враньё это будет, а врать нельзя. Только самым маленьким, бывает, говорят неправду, потому что правды они пугаются, бедные. Но ты-то, Ками, девочка большая, храбрая, тебе я только правду говорю. Не скоро ещё мама вернётся.

— Не скоро… — Девочка повесила нос. — А когда?

— Вот кончится лето… Листья пожелтеют, осень наступит, потом снег пойдёт, землю до весны одеялом накроет, чтобы выспалась получше, — тогда, глядишь, мама и вернётся. Но я постараюсь, чтобы она тебе приснилась.

— Да?! Ой, хорошо как, дедушка! Я её так хочу увидеть! Ну хоть бы во сне… Так скучаю… — Ками шагнула вперёд и прижалась тёмно-русой головкой к могучему плечу Отца Дружин. Они вдвоём коротали время перед закатом, глядя, как солнце укладывается спать в облачную постель, как сумеречные тени выползают из оврагов, неспешно растекаясь окрест, слушая, как смолкают голоса дневных птиц, молчаливо приветствуя милосердную матушку-ночь, простирающую свой благодетельный покров над уставшими от дневной суеты землями.

— А как же гномы, друзья твои? — Громадная ладонь осторожно легла на тонкие плечи. — Разве тебе с ними не весело?

— Весело, конечно, дедушка, — днём-то я весёлая, мы играем с ними, они меня по лесу водят, учат, показывают всё, а вот вечером… Как маму вспомню, так реву…

— Что плачешь — это хорошо, девонька. Значит, любишь ты её. А если любишь, то и ждать легче. Девочка повозилась, устраиваясь поудобнее, словно птичка в гнезде.

— Деда, а ты не мог бы… маму… ну, сюда вернуть?

— Мог бы, девонька, мог бы. Да только нельзя. Слово твоя мама дала. А слово — оно крепче Красной Скалы, что у нас в лесу высится! Раз уж дадено — нужно исполнить.

— А кому она это слово дала? И зачем?

— Так надо было. Страну свою твоя мама спасала. И спасла. И за то великая ей честь будет. А сейчас. Должна она тем помочь, которые ей помогли. Таков ведь у жизни закон — помогай! Помогай тем, которые тебе на помощь пришли. И сама других выручай, если попросят — или если даже не попросят, а просто увидишь, что кто-то в беде. Тогда уж не жди приглашения!

— Деда, деда, а почему нам к маме в гости нельзя?

— Нельзя, потому что очень занята она. Так занята, что и сказать невозможно. Никак нам к ней пока нельзя. Но ты не сомневайся — как только можно станет, она нам непременно знать даст…

— Скорее бы, дедушка…

Свою угрозу уйти с хутора Саата осуществила. Некоторое время мы молча шли по лесной тропе, а потом моя спутница внезапно повернулась, уткнулась лицом мне в грудь и зарыдала.

— Эльстан… Куда ж мы пойдём?.. Сожрёт нас Орда! Ни огня, ни угла…

— Разве мало мест на белом свете? Разве обязательно на хуторе обретаться? Пойдём на юг, в Гален.

— Ой, что ты, что ты! Киита не перенесёт… Да и кроме того… Костяная Гряда…

— А что гряда?

— Разве ты не знаешь? Нам, в Лесном Пределе рождённым, на юг хода нет. А пойдёшь — так Смерть на Костяной Гряде встретит и прибавит череп твой к тем, что уже там валяются! И сгинешь ты без погребения, а плоть твою Орда сожрёт…

— Да что ж там за страх, на этой Гряде? — удивился я.

— Неведомо то, — понижая голос, шепнула мне Саата. — Да только никто в это не верящий так на юг и не ушёл. Люди-то по Гряде той ходят, и, ежели нет у тебя в мыслях на юг бежать, ничего с тобой не случится…

Вот так так! Это уже интересно. Это достойно внимания.

— Саата… Может, подождёшь, пока я на эту Гряду взгляну?

— Ой, нет, нет, нет! Ты что?! Даже на секунду тут одна не останусь! — И в слёзы. Насилу успокоил. Ладно, Костяную Гряду оставим напоследок.

— Ну а может, сами по себе устроимся?

— Одни, без людей? Ой, что ты, что ты! Нельзя одной в доме. Не справиться. Ведь хозяйство нужно немалое! И скот, и птица, и всё прочее… На хуторе все помощь друг другу подают… Да и что это за жизнь в глуши, без никого?

Наверное, мне следовало сказать — «так ведь зато со мной», но не решился. Хочет Саата с людьми, не может она без людей — пусть так и будет.

— Неужели ни один хутор не согласится нас принять?

Саата шмыгнула носом и, оторвавшись от меня, принялась перепелёнывать Кииту.

— Чистого совсем не осталось… А хутор другой… Если уж родной отец от порога прогнал…

— И что, здесь все такие?

— Все, все… хотя нет! Постой! — Лицо её внезапно прояснилось. — Нивен!.. — Так я услышал историю о гибели Защитников Нивена и о том, что его хутор, лишившись за прошлую зиму почти сорока человек, принимает всех изгоев.

— А если ты им свои молнии покажешь, точно примут! — вытерев слёзы, весело тараторила Саата, едва ли не подпрыгивая.

— Что ж, идём туда. — Мне было всё равно куда. Лишь бы с ней.

Без всяких приключений на следующий день мы добрались до нивенского хутора.

— Отстроился-то как, — заметила Саата, когда нашим взорам открылись новые бревенчатые срубы и уже высоко поднятые кирпичные стены.

Нам навстречу высыпал весь хутор, и я сразу же заметил — народ здесь был куда замореннее, чем и у Аргниста, и у отца Сааты. Вышел и Нивен, здешний хозяин. Саата поклонилась ему в пояс.

— Прими, почтенный хозяин. Слышали мы, у тебя жизнь нелёгкая, да зато вольная, вот и пришли. Прими, почтенный Нивен!

— Погоди-погоди, Саата, жена Арталега, Аргнистова сына. Как это так? Как же мне тебя принять? И кто это с тобой?

— Ушла я от мужа, почтенный Нивен. Тиранил, душегуб, измывался по-всякому. Не стало моих сил больше!..

— И сбежала ты с пригожим полюбовником, — закончил Нивен. Физиономия его мне решительно не нравилась.

— Не так чтобы так, почтенный Нивен. — Саата и бровью не повела. — Не сбежала я. Честно, при всех, ушла. Нет такого обычая, чтобы жену смертным боем бить!.. А мы, коли примешь нас, тебе пригодимся. Я — травница, хвори лечить умею, роды принимать и всё такое прочее, а Эльстан, супруг мой, с Ордой лучше всякого Защитника сражаться может. — Она повернулась ко мне. — Покажи им, пожалуйста!

И я показал. Жидкий огонь, разящие молнии, незримые давящие жернова — не самое губительное, но самое зрелищное из своего арсенала.

Народ пораскрывал рты и попадал окарачь. Однако стоило мне закончить, как все завопили в один голос:

— Хозяин! Нивен досточтимый! Во имя Ракота Вседержителя да Хедина Милостивца, сжалься над нами, сирыми, прими Саату с Эльстаном!

Нивен в упор смотрел на меня — и я читал в его душе, словно в открытой книге. Ежели этого чужака не принять — народ и взбунтоваться может. И без того истомлены сверх всякой меры. А если примешь — так люди его больше, чем тебя, слушаться станут. Власть чужак сразу загребёт! И неведомо, что хуже…