Алексей Пехов - Страж. Тетралогия

Я быстро зарядил аркебузу, затем проверил пистолеты. Когда все было готово, положил оружие на плечо, сунув рогатину, на которой оно должно удерживаться, под мышку, и начал спуск.

Из-под ног то и дело срывались мелкие камушки, катились вниз, и мне казалось, что их стук столь громок, что он обязательно привлечет ко мне внимание кузнеца. Но обошлось.

Монастырский двор оставался пустым и заброшенным. Ивойя больше не появлялся. Я с силой воткнул рогатину в землю, провернул ее, поставил аркебузу на упор и поджег фитиль. Вытер потные ладони и стал ждать.

Уголком глаза почувствовал движение, повернул голову и увидел, как за сосной шевельнулась тень. Гера тоже была готова.

Пот тек у меня по спине. Кузнечики неистовствовали, и сейчас я ненавидел их звон всем сердцем. Пахло нагретым на солнце камнем, сухой травой, догорающим в горне древесным углем, странно горьким дымом и скорым дождем.

От меня до угла трапезной, за которой скорей всего находилась монастырская кузница, было шагов восемьдесят. Вполне нормальное расстояние для стрельбы. Прошло минуты три. Внезапно дважды ударил молот, и в моей голове взорвалась боль.

Я был слишком близко, поэтому на своей шкуре ощутил волшебство. По счастью, несмотря на внезапную дурноту, я не грохнулся оземь. Только из глаз потекли слезы, да в висках ломило.

Проморгавшись, я увидел Геру, которую выворачивало наизнанку. Судя по всему, человеку с колдовским даром приходилось куда хуже, чем такому, как я. Я понял, что высидеть в засаде не получится — если кузнец снова начнет работу, мы можем просто не пережить ударов его молота на таком близком расстоянии. Следовало не ждать, а идти к нему.

Я снял аркебузу с упора и вздрогнул.

Он стоял на открытом пространстве и смотрел прямо на меня. Я успел подумать, что мы с ним невероятно похожи и его можно было бы принять за альбаландца. Человек с лицом императора Константина не казался опасным. Скорее удивленным этой внезапной встречей. Он не понимал, кто я, и его яркие голубые глаза глядели на меня с живым интересом.

Мой палец нажал на спусковой крючок, фитиль опустился, и аркебуза, промедлив всего лишь секунду, грохнула, изрыгая из себя сизый дым и искры. Отдача отбросила меня назад, приклад едва не раздробил плечо. Я не удержался на ногах, упал на камни, чувствуя спиной их острые, горячие ребра. Тут же приподнялся, в одном лишь желании убедиться, что я не промахнулся.

Не промахнулся.

Но и не попал туда, куда хотел. В отсутствие упора ствол пошел ниже, и пуля угодила Ивойе под грудину. Он тоже упал, но теперь сел и с некоторым изумлением изучал окровавленные пальцы. По-прежнему не издав ни звука, посмотрел на меня, и в его взгляде больше не было ни капли удивления.

Я содрогнулся от того, что он залез ко мне в голову, листает мои мысли и воспоминания, точно книгу. Увидел, как земля вокруг него начинает дымиться.

В этот момент из укрытия выскочила колдунья, отвлекая его на себя, и одна из сосен лопнула, с треском рухнув.

Золотое пламя, словно из чрева ада, сорвалось с его ладоней, ударило в грудь Геры, охватило ее всесжирающим коконом и отбросило в овраг, по пути перепрыгивая на сосны, камни и кустарник.

Я заорал от отчаяния, выхватил пистолет, прицелился — и в этот момент он взорвался. Огненный песок ударил по лицу, попав в глаза, на руке вспыхнуло пламя, а затем что-то со всей силы врезалось в мою голову.

Я чувствовал влагу на щеках и лбу, горячее дыхание и странные звуки. Шелест и скулеж. Было больно, точно к руке приложили огненный прут, голова пульсировала, лицо продолжало пылать.

Скулеж не смолкал. Кто-то, кажется, облизал меня, а когда это не подействовало, в куртку, на уровне плеча, впились зубы, и меня потащило по камням и земле. Хочешь не хочешь, а придешь в себя.

Для начала я издал звук, нечто среднее между стоном и ругательством. Волочить сразу же перестали, над ухом звонко гавкнули. Я поднял веки, понимая, что зрение не потеряно.

Пес смотрел на меня, подпрыгивая от нетерпения, затем снова тявкнул и умчался в сторону оврага, даже не оглянувшись.

Был поздний вечер, небо затянули серые облака, вокруг шелестел теплый, летний дождь. Я осторожно сел и тихо взвыл, когда оперся на правую руку. Поднес ее к глазам, тупо изучая окровавленное нечто, бывшее когда-то моими пальцами. Кровь уже успела запечься, но зрелище было… жалким. Магия чертова кузнеца взорвала пистолет, и вот что из этого вышло.

Полное поражение.

С трудом встав, я ощутил, что, несмотря на теплую погоду, меня колотит озноб. Пока я лежал, золотое пламя догорело, сожрав сосны, расплавив камень трапезной и обуглив землю, которая, даже напитавшись влагой, продолжала дымиться.

Я брел к оврагу, уже зная, что увижу на дне, и страшась этого. Мне бы остановиться, упасть прямо здесь, но я упрямо перебирал ногами, видя перед глазами обугленное тело Кристины. На краю я не удержался, рухнул вниз, покатился по пахнущему гарью склону, попытался затормозить, напрочь забыв об искалеченной руке. Притупившаяся боль вспыхнула с новой силой, обожгла сознание кровавой вспышкой, заставив меня почти на минуту превратиться в безвольное растение, не понимающее, на каком свете оно находится.

Когда боль начала отступать, я обнаружил себя на дне, валяющимся в раздобревшем от дождя буро-коричневом ручье.

Снова звонко залаял пес, и я увидел, что он сидит в ногах лежащей навзничь Гертруды. Она была ослепительно-белым пятном среди черной земли. Я, шатаясь, поспешил к ней, упал на колени, с изумлением разглядывая светлую, без пятнышка сажи одежду, чистую кожу и мокрые пряди растрепавшихся волос.

Никаких ожогов. Никаких ран.

Белая колдунья спала, и ее грудь мерно вздымалась. Она была столь безмятежна и спокойна, что я лег с ней рядом, как пес, ожидая, когда Гера вернется из грез. И сам не заметил, как уснул.

Дождь все еще шел. Несколько редких капель упали мне на лицо, одна попала на губы и оказалась соленой, словно небо плакало морем.

Гертруда склонилась надо мной, по ее щекам текли слезы. Увидев, что я проснулся, радостно улыбнулась.

— Тихо, Синеглазый. Молчи.

Я подчинился, слушая быстрый наговор, который та шептала. С каждым ее словом боль покидала мою руку, холод разливался по лицу, и вот я уже мог дышать полной грудью, ощущая летнюю ночь, что властвовала сейчас над миром, пряча нас на дне безымянного оврага возле заброшенного монастыря.

— Надо поспать до утра, — попросила она.

Я почувствовал ее губы на своем лбу и снова заснул. Снился мне молот кузнеца, огненное дерево, растущее в мире, где земля до горизонта покрыта солью. Пугало гонялось за псом, а Проповедник хохотал, наблюдая за ними, и наигрывал на лютне «Тебя славим, Господи!», безбожно фальшивя из-за того, что пальцев на его правой руке больше не было.