Карина Демина - Семь минут до весны (СИ)

Смерть — это порой благословение, особенно, если быстрая.

Одежда оказалась великовата, и пахла неуловимо щелочным мылом, и еще лавандой, которой, надо полагать, переложили ее от моли спасаясь.

…мама сушила лаванду на чердаке, и собирала ломкие стебли, перевязывала их ленточкой… или мешочки шила из тонкого сукна. Аккуратными выходили, изящными даже.

Синие — для лаванды. Красные — для розы, для ромашки — желтые, и белые еще были, в которые прятали гвоздичный корень…

Надо выходить.

Пес говорил, что не тронет, но лгал. Ийлэ не в обиде, она точно знает, что все лгут, а милосердия от врага ждать — глупость. Но и злить его нарочно не следует. И пригладив волосы — гребня не нашлось — Ийлэ осторожно выглянула из ванной комнаты.

Спальня была пуста.

И коридор, и не высовываться бы из комнаты, раз уж Ийлэ подарили несколько минут одиночества, но только тонкая нить жизни отродья натянулась, звенит. Если идти по нити… мимо дверей — новые поставили, а шпалеры, которыми стены укрыты, прежние… и пол… и ковровая дорожка, кажется… ее на чердаке спрятали, вместе с маминым ломберным столиком и креслом-качалкой, с сундуками, куда складывали старые наряды Ийлэ и кукол ее…

…на чердаке ее искать не станут…

…и если тихо…

На цыпочках…

Только сначала отродье забрать. Если пес позволит.

Положив ладонь на дверь из старого темного дуба, Ийлэ решительно толкнула ее.

Пусто.

Нет.

Пахнет… болезнью пахнет. Опиумом. Виски. И последний запах, предупреждающий, заставляет ее пятиться, сжиматься в комок, и сердце колотится.

Уходить.

Немедленно, пока он… он ведь вышел ненадолго, и скоро вернется, и тогда…

Корзина стояла на столе, рядом с вазой, в которой умирали поздние астры. До нее всего-то два шага, она успеет вытащить отродье… и спрятаться на чердаке.

Вдвоем.

Ийлэ укусила себя за руку, и боль помогла сделать первый шаг. Протяжно заскрипел пол… здесь паркет новый, свежий и из дрянной доски, которая не высохла, оттого и ходит.

Выдает.

Ничего.

Никого. Только запах болезни, гноя и крови. Только комната грязная. Пустые бутылки. Много пустых бутылок. Гардины из дешевой ткани, темной в крупные белые розы, которые как-то совсем уж с псом не увязываются. Гардины сомкнуты плотно, но свет пробивается, ложится узкой полоской на пол.

Ковер.

Пыль под кроватью. У кровати. Столик и медный таз с водой. Ночной горшок, перевернутый кверху дном… странно, что пес его вовсе не вышвырнул… полотенце влажной грудой. Грязное.

И рубашка, что скомкана, брошена на кресло, тоже не чиста.

Сапоги… левый почти исчез под покрывалом, правый стоял на столе рядом с корзиной. Там же Ийлэ обнаружила и высокую кружку с остывшим бульоном. Воровато оглянувшись, она сделала глоток.

Сладкий.

И крепкий. Сваренный на мозговых косточках, он оставил на языке и нёбе жирную пленку, а желудок заурчал, требуя добавки. Ему было мало глотка.

Пес разозлится, но он и так разозлится, поняв, что в комнате его побывали, а на сытый желудок чужую злость переносить легче. Ийлэ схватила погрызенную корку хлеба, которая, верно, лежала не первый день и зачерствела до сухости. Корку она спрятала в кармане, а кружку осушила в два глотка.

При более пристальном изучении комнаты под столом обнаружилась полоска вяленого мяса и булочка с корицей, правда, закаменевшая, но если размочить в воде… булочку Ийлэ убрала во второй карман. А вот отродье из корзины вытаскивать не стала.

В корзине нести удобней.

И теплее будет, под шалью-то…

Из комнаты она выходила на цыпочках, крадучись. До заветной лестницы, на чердак ведущей, оставалось полтора десятка шагов.

Альва шла, держась стены, двигаясь бесшумно. И выглядела настороженной.

Не поверила, что безопасно?

И сам бы Райдо не поверил. Главное, что осталась, а там, глядишь, поживет пару дней, успокоится немного. Присмотрится.

Он убрал ладонь, которой закрывал Нату рот, и тот, вывернувшись, уставился возмущенно.

— Что? — Райдо это возмущение веселило.

Щенок.

Задиристый, отчаянно пытающийся выглядеть взрослым, а все одно щенок.

— Она… она…

— Она взяла лишь то, что принадлежит ей, — Райдо выглянул в коридор, убеждаясь, что альва ушла. — Не веришь? Идем.

В комнате царил обычный беспорядок, который еще недавно казался Райдо нормальным, уютным даже, а ныне вдруг стало стыдно.

Немного.

— Ну? Видишь? — Райдо обвел комнату рукой. — Моими сокровищами она побрезговала.

Уточнять, что тех сокровищ — полторы бутылки виски и почти новые носки, которые Райдо хранил на всякий случай — он не стал.

— Она… она…

— Что?

— Она альва!

— Я заметил.

Нат стиснул кулаки. И оттопыренная нижняя губа задрожала, выдавая возмущение.

— Садись, — Райдо толкнул щенка, и тот, не устояв на ногах, шлепнулся в кресло. — Давай откровенно. Чего ты хочешь?

— Чтоб она сдохла.

— Замечательно. У тебя, вроде, нож имеется. Иди и убей.

— Что? — Нат, который явно был настроен долго и нудно доказывать свою правоту, растерялся.

— Разрешаю, — Райдо сел на кровать и поморщился.

От простыней воняло.

И от одеяла.

И от подушек, причем, кажется, сильнее всего, кислым, рвотным… а вроде его не рвало… нет, в тот раз, когда рвало, он до унитаза добрался, из принципа проигнорировав ночной горшок…

…цветочки в него поставить, что ли?

— К-как разрешаешь? — брови Ната приподнялись.

— Обыкновенно. Берешь нож. Поднимаешься на чердак и убиваешь.

Сидит. Смотрит. Глаза по совиному круглые, и в них Райдо видится недоумение.

— Ну что выпялился? Убивать ты умеешь, это я знаю точно. А если конкретный совет, то бей в сердце, чтоб не мучилась, и крови меньше будет, потому как убираться после сам станешь.

Подушку Райдо отправил на пол и пинком послал в угол комнаты.

Что за хрень?

Он, милостью Короля, хозяин в этом треклятом доме, а хозяйская комната больше свинарник напоминает. Дайна сюда не заглядывает, а Нат… Нат не уборщица, хотя он и пытается, но видать, попыток его недостаточно.

— Убить?

— Убить, убить, — повторил Райдо, скинув и одеяло, которое было влажным, неприятным. — Заодно и младенца… вон, подушку возьми.

— З-зачем?

— Ну… она мелкая, резать несподручно будет. А вот подушкой накроешь, придавишь слегка и все…

— Я?

— А кто?

— Мне пойти и…

Нат нахмурился.

Интересно, он улыбаться умеет? Раньше, до войны, небось умел, а теперь разучился. И Райдо понятия не имеет, как его научить, чему научить… он вообще учитель на редкость дерьмовый, с такого пример брать — себе дороже выйдет. А Нат берет.

Упрямый.

И сейчас сгорбился, нахохлился. Волосы на макушке дыбом торчат… небось, гребень потерял… Дайна жалуется, что Нат совершенно невозможен, хамит, грубит и беспорядки учиняет. Но оно и верно, детям положено беспорядки учинять, а Нат ребенок, пусть самому себе охрененно взрослым кажется.