Карина Демина - Семь минут до весны (СИ)

А райгрэ так оскорбился, что папашу этого за горло взял и едва душу не вытряхнул, но вовремя остановился. Или не вовремя? Один хрен. Спровадили его в дальнее имение, запретив носу оттуда казать. Но главное, что папаша не успокоился. Он по-прежнему жаждет мести. И от мыслишки этой поганой не откажется…

Час от часу не легче.

Отец Брана, Видгар из рода Высокой меди, был силен, и возраст силы этой не убавил. Пожалуй, что в иные времена Райдо имел бы шанс управиться, но не теперь…

Теперь он и обернуться не способен без риска развалиться на куски.

Потому, разлюбезный мой друг, которому супруга моя велит кланяться низко и выказывает на словах всяческое почтение, будь осторожен. Я-то помню, что тебе озера по колено, а море — по яйца, и сами эти яйца чугунные, не иначе, но не ищи жопой приключений.

Про приятелей Брана знаю мало. Но вряд ли хорошие люди, с таким дерьмом ни один хороший человек, или не-человек, связываться не стал бы. А если у них общее дельце имелось, то и вовсе сие говорит не в их пользу.

С усадьбой твоей и вовсе мутно.

Обыкновенная она.

Особисты, конечно, проверяли ее после Брановой смерти, пусть и сами они не чаяли от него избавиться, а все свой. Но ничего-то не нашли, вот тебе ее и всучили.

За сим откланиваюсь, дорогой мой друг.

И если вдруг захочется тебе свидиться, соскучишься по старому своему приятелю Кеннету, или же по иным своим приятелям, которые могут быть полезны, то шли оптограмму.

Осторожней там будь.

И не вздумай помирать, я еще беседку не поставил, а вишни только-только посадил. Представь себе, какое это огорчение, получить дом и без вишневого сада! Но клянусь тебе, что, хочешь ты того аль нет, но мы с тобою еще погоняем чаи в моей беседочке, вспомним былые времена…

…или не чаи.

Моя хозяйка такой сидр ставит, что просто прелесть. Пьется водицей, а по мозгам шибает конским копытом. Давече я как бутыль усидел, так еле до дому добрался…

Дом у меня ладный, только крышу наново крыть пришлось. И забор правил… да оно и понятно, сколько лет без мужика…

Ну да теперь наладится все.

Живи, Райдо.

Яблони, вишни — один хрен, главное, что мы с тобой эту самую жизнь заслужили.

Заслужили… вот только чем?

Пятый день кряду шел снег.

Пушистый и легкий, он ложился сугробами, норовя затянуть и без того слепые зимние окна дома. В снежных разливах тонули уцелевшие кусты роз, и темные плети плюща, на которых сохранились еще редкие ягоды. Снежные шали ложились на плечи яблонь, старый вяз и тот спешил укутаться, чувствуя близость морозов.

Ийлэ держалась каминов.

Пламя дарило тепло и еще спокойствие, которое было ложным, но Ийлэ позволяла себе верить, что эта зима… нет, на прошлую она не будет похожа, она просто будет.

С камином вот.

И с отродьем.

Оно пыталось держать голову.

— Смотри, получается, — Райдо лежал на боку, наблюдая за отродьем. Иногда он подавался вперед, но не прикасался. — Упрямая…

Оно не плакало.

Даже теперь, когда у него хватило бы сил и на слезы, и на крик, отродье предпочитало молчать. Оно лежало на животе и ноги елозили по толстой шкуре, которую Райдо принес для тепла, ручонки в эту шкуру уперлись, и походило на то, как если бы отродье пыталось подняться. Оно с немалым трудом отрывало слишком тяжелую для него голову, держало ее секунду, а то и меньше, и падало, замирало, отдыхая, чтобы вновь повторить…

— Ничего, научится… и еще поползет… поползешь ведь?

Отродье отвечало кряхтением.

Забавное.

И странно теперь думать, что вот оно могло исчезнуть.

— Поползет… они когда ползают — смешные очень… но имя все равно надо придумать, — Райдо перевернул отродье на спину, и оно закряхтело, задергало ручонками. — И зарегистрировать ребенка… а то ведь не дело.

Наверное.

Ийлэ отвернулась к окну.

Почему сама мысль о том, что нужно придумать имя отродью, вызывает у нее такое отторжение? Не потому ли, что с именем отродье перестанет быть отродьем, а станет… кем?

Младенцем.

Розовым младенцем, который уже почти похож на обыкновенных розовых младенцев, разве что слишком тих и слаб пока, но это ведь временное. К весне отродье и вправду научится, что голову держать, что сидеть… или вот ползать даже…

Наверное.

Ийлэ отвернулась к окну.

Почему сама мысль о том, что нужно придумать имя отродью, вызывает у нее такое отторжение? Не потому ли, что с именем отродье перестанет быть отродьем, а станет… кем?

Младенцем.

Розовым младенцем, который уже почти похож на обыкновенных розовых младенцев, разве что слишком тих и слаб пока, но это ведь временное. К весне отродье и вправду научится, что голову держать, что сидеть… или вот ползать даже…

— Ийлэ, послушай, — Райдо переложил его в корзину и сунул бутылочку с козьим молоком. Отродье пило жадно, наверное, тоже не верило пока, что голод не грозит.

Интересно, будь у нее возможность, она бы прятала молоко?

— Это уже не смешно… точнее, я неправильно выразился, за мной есть такое, выражаться неправильно, и вообще я в словесах хреново разбираюсь. И душевной тонкости от меня не дождешься, потому и… прекрати… она-то ни в чем не виновата…

— Я не виню.

— Винишь, — Райдо держал бутылочку двумя пальцами, и пальцы эти казались огромными, или напротив, бутылочка крохотной. — Ты же на нее лишний раз взглянуть боишься…

— Нет.

Вот сейчас Ийлэ на отродье смотрит.

Круглое личико… глаза серые… у альвов не бывает серых глаз… и родинок… Ийлэ пробовала их стереть, но родинки не стирались, напротив, становились темнее, ярче.

Брови эти… слишком светлые. И волосы тоже светлые, с каждым днем светлее становятся. Полупрозрачные коготки на полупрозрачных же пальцах, которые обняли бутылочку. Отродье уже почти насытилось, но пьет, вздыхая и причмокивая.

Почти уснуло.

И почти поверило, что теперь в ее жизни всегда будет, что эта корзина с толстым пледом, что бутылка с молоком… Райдо…

— Винишь, но все равно любишь, — со странным удовлетворением в голосе произнес пес.

— Нет.

— Да… иначе почему ты осталась тогда? И позже?

Неприятный разговор.

Не тот, который должен быть у камина, когда за окном почти уже метель и сумерки, свинцово-лиловые, тяжелые, с бледным пятном луны, которая заглядывает в окна. Подсматривает?

— Он ведь прав был, наш добрый доктор… она умирала… и сама не выжила бы… молоко, тепло… льняное семя… это все хорошо, но недостаточно. А вот твоей силы… если ты ее не любила, то почему позволила жить?

— Чего тебе надо?

— Многого, — он высвободил бутылочку из вялых рук и корзину качнул. — Мне надо, чтобы ты перестала прятаться… и чтобы у нее появилось имя… чтобы она росла, а ты жила… быть может, вновь научилась улыбаться… мне кажется, раньше ты легко улыбалась и улыбка тебе шла… мне надо, чтобы ненависть ушла…