Роберт Говард - Конан, варвар из Киммерии

Отчаяние и смущение прерывали его голос. Девушка тихо утешала его, не понимая всего этого, но страдая вместе со своим возлюбленным.

— Люди не знали, на чью сторону встать. Это был сумасшедший дом. Мы сражались без доспехов, полувооруженные и, конечно, не имели никаких шансов на успех. Дворцовые стражники были полностью вооружены, но их было только пятьсот человек. Они взяли большую пошлину, прежде чем их перебили. В такой неравной битве другого и не могло быть. И в то время, как людей убивали на ее глазах, Тамарис стояла на ступенях дворца в обнимку с Константинусом и смеялась. Боги, это все безумие! Я никогда не видел, чтобы человек мог сражаться так, как сражался Конан, когда они потом все скопом навалились на него. Он встал спиной к стене дворца, и, прежде чем они одолели его, кучи трупов поднялись до высоты бедер вокруг него. Я слышал, как кто-то приказал взять капитана Конана живым или мертвым. Но в конце концов они повалили его, сотня против одного. Когда я увидел, что он упал, я потащился прочь, чувствуя, что весь мир рухнул.

Константинус улыбнулся. Он сидел на своей лошади среди толпы мускулистых шемитов с кучерявыми сине-черными бородами и ястребиными носами.

Низкое солнце поблескивало на их остроконечных шлемах и серебряных пластинах доспехов. Почти в миле от них поднимались стены и башни Хаурана.

В стороне от караванной дороги был поставлен огромный крест, и на этом месте был распят человек в набедренной повязке. Человек был гигантом по сложению, и его мускулы надулись огромными узлами и складками на теле. Из-под спутанной черной гривы волос, которая скрывала его широкий лоб, сверкали неукротимым огнем голубые глаза.

Кровь медленно сочилась из ран на руках и ногах.

Константинус насмешливо отсалютовал ему.

— Простите меня, капитан, — сказал он, — что я не могу остаться, чтобы облегчить ваши последние часы, но у меня есть дела в этом городе, и я не должен заставлять ждать нашу восхитительную королеву!

Он тихо засмеялся.

— Итак, я оставляю тебя без охраны, наедине с ними.

Он многозначительно кивнул на черные точки, мелькавшие далеко вверху.

— Если бы их не было, я бы мог подумать, что ты можешь протянуть еще несколько дней. Не пытайся спастись и не питай на этот счет никаких иллюзий. Я объявил, чтобы никто не приближался к твоему телу, живому или мертвому, а иначе с нарушителя этого указа и со всей его семьи будет содрана кожа на площади. У меня такая репутация в Хауране, что мой приказ сильней любого отряда стражников, и ты повиснешь здесь, на этом дереве смерти. Я не оставляю стражи, потому что коршуны не приблизятся, пока кто-то находится рядом, а я не желаю, чтобы они чувствовали какое-нибудь неудобство. Именно поэтому я увез тебя так далеко от города. Итак, храбрый капитан, прощай! Я вспомню тебя, когда Тамарис будет лежать в моих объятиях.

Кровь хлынула снова из пронзенных ладоней, когда огромные кулаки непроизвольно сжались на головках штырей. Узлы мускулов выступили на массивных руках.

Конан наклонил голову и яростно плюнул в лицо Константинуса. Воевода холодно засмеялся, вытер слюну с нагрудника и развернул лошадь.

— Вспомни меня, когда коршуны будут терзать твое тело, — окликнул он Конана с насмешкой. — Эта порода особенно злобная я видел людей, провисевших всего несколько часов на кресте, без глаз, ушей и со снятым скальпом.

Не оборачиваясь, он поскакал к городу. Его флегматичные бородатые солдаты двинулись следом. Небольшое облако пыли отмечало их путь.

Человек, висевший на кресте, казался единственным признаком разумной жизни в этом странном пустынном, покинутом всеми месте. Хауран менее чем в миле отсюда мог бы с таким же успехом быть на другом конце мира, как и существовать в другом веке.

Конан смотрел на эти просторы, купавшиеся в золотисто-коричневом свете позднего дня, как плененный орел смотрит на открытое небо.

Жажда мести прогнала прочь все мысли, проклятия срывались с его губ.

Вся вселенная сократилась, сфокусировалась, стала сосредоточена на четырех железных штырях, которые удерживали его от жизни и свободы. Огромные мускулы затрепетали, сжавшись, как железные канаты. Пот выступил на побелевшей коже, он искал опоры для того, чтобы вырвать штыри из дерева. Бесполезно Они загнаны слишком глубоко.

Тогда он попытался сорвать свои руки со штырей, и обжигающая бездонная мука заставила его прервать это усилие. Головки штырей были широкие и крепкие. Он не мог протащить их через раны. Приступ отчаяния потряс гиганта первый раз в жизни. Он повис без движения, опустив голову на грудь, закрыл глаза от болезненно яркого солнца.

Хлопанье крыльев заставило его посмотреть вверх как раз в тот момент, когда пернатая тень ринулась с неба. Конан резко отдернул голову в сторону, и острый клюв, направленный в его глаз, лишь поцарапал кожу. Он закричал отчаянным, хриплым криком. Коршуны отпрянули прочь и отлетели, испуганные этим криком. Затем они возобновили свое осторожное кружение у него над головой.

Кровь струйкой текла через рот Конана, он невольно облизал губы и сморщился от соленого вкуса..

Жажда дико мучила его. Он выпил немного вина прошлой ночью, и вода не касалась его губ перед битвой на площади, а убивать было потной, вызывавшей жажду работой. Конан смотрел на далекую реку, он думал о струях воды, омывающей плечи живым потоком, вспоминал огромные кубки пенящегося эля, кувшины искрящегося вина, безразлично проглоченные или вылитые на пол таверны.

Солнце зашло, бледный шар в огненном море крови.

Его затуманенному взору само небо казалось запачканным кровью. Конан кусал губы, чтобы удержаться от стона.

Снова послышалось громкое хлопанье крыльев. Подняв голову, он посмотрел горящим взором волка на тени, кружившиеся над ним. Конан знал, что его крик больше не испугает их. Он откинул голову назад, насколько это было возможно, ожидая с ужасным терпением. Коршун с диким криком устремился вниз, но его клюв разодрал только кожу на подбородке Конана, когда тот отдернул голову в сторону. Затем, прежде чем птица успела отлететь, голова Конана метнулась вперед и его зубы сомкнулись на шее птицы.

Коршун мгновенно взорвался в пронзительной истерии хлопающих крыльев. Его крики и бьющиеся крылья оглушили и ослепили человека, когти впились в грудь, но человек сжимал свои челюсти, и шейные позвонки стервятника хрустнули между этими мощными зубами. Дернувшись, птица неподвижно повисла.

Конан разжал зубы и выплюнул кровь изо рта. Другие коршуны, испуганные таким поворотом событий, полетели к отдаленному дереву, где уселись, как черные демоны.

Конан испытал злобное торжество. Он мог еще бороться со смертью, он еще жил. Каждое ощущение, даже боль, было победой над смертью.