Вера Петрук - Донор

– Тише, все хорошо, – эмпат заботливо коснулся его плеча, и в ту же секунду Энки стало стыдно за свою слабость. Боль исчезла с такой скоростью, что он даже не мог вспомнить, отчего так сильно вонзил ногти в ладонь. К счастью, карандаш оказался стиснут судорожно сведенными пальцами и на пол не выпал. Приятная нега, наполнившая тело, была явно лишней, но эмпат улыбался так ласково, что Энки почти поверил: они – друзья.

Заглянув в его глаза и, видимо, прочитав в них нечто похожее, Первый отодрал пленку с его рта. Как и Энки, он был уверен – криков не будет.

– Что вы мне вкололи? – спросил Энки слегка занемевшими губами.

– Мусталин, – охотно пояснил Второй, усаживаясь рядом на стул. – Ты же хотел вернуть память? Так вот – через минут десять случится чудо.

– Не думаю, что наркотик правды мне поможет, – Энки оглянулся на Скайфера, который по-прежнему лежал на крысоволке, почти любовно обнимая его руками. – По словам доктора, волшебной таблетки не существует.

– Ох уж эти врачи, – ухмыльнулся Первый. – Вечно боятся летального исхода. Не спорю, риск есть, но шансов, что к тебе вернется память, больше. Однако меня волнует другой момент.

– Какой?

– Расскажешь ли ты, где спрятал «Сердце». У нас будет всего двадцать, может, тридцать минут. Потом боль станет такой невыносимой, что не поможет даже внушение. При этом мусталин тебя не убьет. Ходят десятки легенд о его создателе, но я уверен, что мусталин изобрел дьявол. Смерть, а точнее, убийство несчастного – единственный способ избавить его от вечной боли. Между прочим, в Маурконде есть клиника, где держат мусталиновых страдальцев. Наши гуманные власти все надеются, что когда-нибудь изобретут противоядие. Глупцы. Хотя их понять можно – человеческие ресурсы у эмпатов в цене.

Энки улыбнулся, заулыбались и черные.

– Если мусталин изобрел дьявол, – сказал он, – то бог, наверное, придумал противоядие.

– Может, и придумал, – фыркнул Второй, проверяя его пульс. – Только с людьми забыл поделиться. Впрочем, как всегда. А теперь слушай меня внимательно. Выхода у тебя все равно нет. Ты либо говоришь, где контейнер, и мы дарим тебе быструю и легкую смерть, либо переходим к плану Б.

– А каков план Б? – с интересом спросил Энки, который по-прежнему чувствовал лишь приятную негу в теле.

– Отрезаем тебе голову, везем в свою лабораторию и пытаемся извлечь данные по «Сердцу». Есть риск, что информация не сохранится, поэтому предпочтительнее вариант А.

– Впрочем, имеется и промежуточный план, – вставил Первый. – Мы не будем дожидаться приступа мусталиновой боли и познакомим тебя с ней раньше. С помощью иглы и ножа можно добиться похожего результата.

– Да я вижу, вы хорошо подготовились, – кивнул Энки и расслабился, ощущая затылком приятный холод металла. Он успокаивал.

На улице по-прежнему лил дождь, и хотя между окном и столом было не меньше пяти метров, ему казалось, что он чувствует вибрацию от падения каждой капли. У него было отличное зрение, и это стало неприятным сюрпризом. Потому что если бы Энки видел плохо, то ни за что не различил бы мелкий текст и цифры, высветившиеся на мониторе за спиной эмпатов. Сканер, диагностирующий его анализы, закончил работу, однако все индикаторы горели красным. Доктор велел позвать его, когда появится зеленый сигнал, но даже если бы Скайфер не валялся сейчас без сознания на соседнем столе, Энки сделал бы все возможное, чтобы он никогда не увидел результаты.

«А ведь в Маурконде сейчас зима, – некстати подумал он, наконец раскрывая злополучный наручник. – И на верхних ярусах, наверное, идет снег».

Он убил Первого, вогнав шприц ему в глаз. Второму сломал ногами шею. Со смертью эмпатов исчезла приятная нега в теле, пришла боль, но она была легким бризом по сравнению с ураганом, бушующем в его сердце. Ощутив зуд в районе пупка, Энки задрал куртку и уставился на татуировку. Теперь все линии татуировки были красными. Они пульсировали и зудели, впрочем, не особо сильно выделяясь на фоне других неприятных ощущений в теле.

Не оглядываясь на доктора и черных эмпатов, Энки подошел к окну и, открыв створки, прыгнул вниз – в серый от дождя и тоски Маурконд. Надежда на то, что он разобьется, не оправдалась. Тренированное за долгие годы тело привычно выполнило все, чтобы себя спасти. Уцепилось за балкон нижнего этажа, доползло до пожарной лестницы и принялось осторожно спускаться вниз, стараясь не поскользнуться на мокрых ступенях.

Энки мог бы не поверить тому, что увидел в сканере, но ловушка уже захлопнулась. К нему возвращалась память.

Алистер подвел ее. Интуитивно Юджин знала, что эмпат доложит Крискону, поэтому не стала медлить. Забрала у Скайфера последнего крысоволка и отправилась в нижние ярусы Маурконда, собираясь поймать шпионку до того, как ее, Юджин, найдут ищейки из военного суда.

Вышло все так, как она и предполагала – им не поверили. За десять лет войны маниохи ни разу не пересекали Кольцо, и допустить мысль о том, что враги проникли в город, означало поставить под сомнение всю систему безопасности Альянса. Альянс же не любил в себе сомневаться. К тому же выяснилось, что Скайфер был уже год как лишен лицензии ученого. Даже если альянсовские спецы подтвердят его версию о человеческой маскировке «магов», для самого Маурконда будет слишком поздно. Ей было жаль доктора, которого она подставила, но еще больше жаль донора, брошенного в лаборатории. Им обоим грозила тюрьма, и единственное, что Юджин могла для них сделать, так это доставить Крискону живого «мага».

Впрочем, ее появление в Альянсе вместе со шпионом не было гарантией того, что она избежит трибунала. Юджин не знала, когда желание легкой победы затмило ей голову настолько, что она потеряла ощущение реальности. После провала операции в Долине Ручьев ее карьера военного эмпата уткнулась в гранитный камень, и хотя порой ей хотелось пробить его головой, истинная причина ее неожиданного энтузиазма скрывалась гораздо глубже. Юджин никогда не призналась бы себе, что ненавидела систему, которую последние десять лет защищала в Пороге. Возможность уничтожения только эмпатов никогда не вызывала в ней столько тревоги, сколько появлялось при любой опасности, грозившей человечеству. Юджин воевала не за Альянс. Она сражалась за людей, которых нужно было защищать от самих себя и от всех тех, кто хотел причинить им вред. Она сражалась за таких, как Энки.

Юджин любила людей куда больше, чем те любили себя. Она знала, что они могут быть хитрыми и опасными, но чаще всего они казались ей неразумными и глупыми, как дети, которых нужно опекать и поддерживать. Она принадлежала к тем немногим эмпатам, которые были убеждены, что зрелость человечества, как вида, наступит еще нескоро. И хотя они были вынуждены использовать людей, чтобы не погибнуть от голода, Юджин мечтала о тех временах, когда ученые найдут способ заменить человеческих доноров и освободить обе расы друг от друга. Однако пока ей было трудно даже представить это.