Наталья Игнатова - Ничего неизменного

— В Порту что-то непонятное, — Заноза спрыгнул с перил, достал сигареты, одну протянул Мартину, а сам отошел на пару шагов, чтобы не дымить на Лэа, — я в ту ночь туда приехал. Берана сбежала в Адмиралтейство, а там только на первых двух этажах люди, остальная башня — пустая. Так вот, она ушла выше. А я не смог… — он зажмурился, щелкнул зажигалкой. — Лестницы перекрыты. Хорошие такие двери, металлические, и как заперты, непонятно. Может, засовы с той стороны. Снаружи ни замочных скважин, ничего, гладкий металл. Я вернулся вниз, поспрашивал, оказалось, про двери никто толком не знает. Они всегда закрыты. Но когда я вернулся на второй этаж, чтоб посмотреть еще раз, может, есть какой-то способ открыть их или сломать, ко мне подошла… — Заноза бросил взгляд на Лэа, и запнулся, подыскивая подходящее слово, — какая-то штука. Типа Робокопа. Только вообще без лица, в глухом шлеме. И здоровенная. Хорошо так за два метра.

— Робокоп? — Мартин переглянулся с Лэа, та пожала плечами.

— Дикари, — Заноза выдохнул дым сквозь зубы, — ладно, просто разная культурная база. Гигантские ходячие доспехи с электронной начинкой, так понятней? Я не уверен насчет начинки, но эта штука вооружена двумя мечами длиной с меня и таким же арбалетом.

— А, так это Голем! — Лэа подпрыгнула, — вот он куда делся! Заноза, это просто робот лорда Хартвина. Он когда-то замок охранял, а потом лорд Хартвин умер, и робот отключился. И пропал, да? — она взглянула на Мартина. — Как он в Порту оказался?

— Не знаю. Сперли. В замке, вообще, изрядный бардак. Только Голем — не робот. Он киборг, в котором вместо электроники — магия.

— Никакой электроники? — уточнил Заноза голосом кота, наступившего в лужу. — Что, прямо вот тот самый голем? Волшебный? Активируется буквенным кодом в свитке, отключается, когда свиток вынешь, и чтобы это провернуть, надо быть очень ушлым евреем?

Когда он это делал, Мартин всегда терялся. Заноза выпаливал залпом целую кучу непонятных слов, и смотрел так, будто ждал немедленного и ясного ответа. А какой может быть ответ, если с вопросом полные непонятки?

— Нет, — сказала Лэа, — это другой голем. Определенно, другой. Мартин, ты эту легенду вообще не знаешь, забей.

— Ага, — сказал Мартин. — Но он тоже волшебный. Активируется сердцем и мозгами. Его же Хартвин сделал.

— Для которого ты эскизы резьбы в холле замка рисовал? — Заноза сунул окурок в карманную пепельницу. — Тогда, я так понимаю, насчет мозга и сердца — это ты не фигурально выразился, а в самом буквальном смысле. Нужно из кого-то извлечь то и другое, сунуть в Голема, и тот оживет?

— Ну, да. Но добровольно. Сердце и мозг должны быть отданы добровольно. Хартвин умел договариваться. Приговорил одного парня к смертной казни, предложил альтернативу, тот согласился. Его не предупредили, что он все равно умрет. А Хартвин, когда уходил, Голема выключил. Мозги и сердце вынул, а куда дел, не знаю.

— И не надо нам это знать, — пробормотала Лэа, — за столько времени они все равно протухли. Кто-то, значит, стырил тушку и начинил по-новой. И что? Заноз? Он тебе что-то сказал? Мартин, он, вообще, разговаривать может?

— Как-то может, динамики есть. Но он не для разговоров. Это боевая машина.

— Я так и понял, когда он меня с лестницы выкинул, — упырь скорчил рожу. — Насколько он эффективен? Сабля его не возьмет. Стрелять я не стал, шуметь не хотелось.

— Там такая броня, что я и насчет пуль не уверен. И еще он сильный и быстрый.

— Угу, — руки в карманы, взгляд исподлобья, во взгляде — работа мысли. — Очень сильный, это я тоже понял. Не факт, что быстрее меня, но точно быстрее любого человека. Я надеюсь, он у лорда Хартвина был один?

— Один, — Лэа посмотрела на Мартина, — один ведь? Поэтому можно особо не париться. В город его не привезут, а если привезут, так маги остановят. Да и никогда такого не было, чтобы Порт в город полез. Контрабанду возят, а так — им тут не интересно, у них свои дела. А у нас — Блошиный Тупик. Они еще похуже Порта.

— Угу, — повторил Заноза. — Блошиный Тупик, да. Тоже… интересное место.

Выводам Занозы Хасан обычно верил. У сумасшедших должны быть проблемы с выводами, потому что основываются они на неверных посылках, но Заноза и психом был странным. Неуемное стремление понять, как что работает, начиная с механизмов и приборов, и заканчивая психологией людей и животных, это ненормально, но упражнения для мозгов лучше не придумать, и Заноза редко ошибался. Разве что подводила привычка идеализировать женщин, а в этот раз они имели дело не с женщиной.

Но Хасан все равно не поверил, когда Заноза сказал, что Хольгер в Алаатире.

— Он следит за нами, — сказал Заноза. — За «Крепостью». Как организовать слежку, тебе лучше знать, вот и подумай, что он тут может сделать.

Сам Заноза думал о том, что Хольгер сделал бы — вообще. Додумался до возвращения в Алаатир. Но Хольгеру было пятьсот лет, это значило, что с инстинктом самосохранения у него все в порядке, а приезжать сюда снова — самоубийство. Или самоубийственная неосторожность.

— Оставлять нас без внимания еще опаснее.

Когда они искали кого-нибудь, чтобы убить, оставить их без внимания было все равно, что самому выйти под пули или подставить шею под лезвие сабли. Но ехать в Алаатир — это быть еще ближе к пулям и сабле, и к смерти.

Тем утром, когда вернулись домой, Заноза не стал включать свой гигантский телевизор в северной гостиной. И ноутбук включать не стал. И забрал у Хасана книжку, с которой тот собирался скоротать время до рассвета.

— Все равно ты не будешь читать. Будешь думать про Хольгера. А я про него думаю последние десять дней, — он прошелся туда-сюда перед диваном, как по сцене, развернулся лицом к Хасану. Мухтар насторожил уши и замахал обрубком хвоста. — Хольгер двенадцать раз менял личность. И из этих двенадцати, шесть раз брал имя Август. Жаль, мы не знаем, как его назвали родители, но остальные имена тоже говорящие: четыре раза Цезарь и дважды — Каспар.

Хасан не возражал против театральности. Не выделываться Заноза не мог, зато выделываться умел. Приятно смотреть, как кто-то делает то, что умеет. Он раньше рассказал бы о количестве личностей Хольгера, и о том, что тот отдавал явное предпочтение одному имени, если б отчитывался о промежуточных результатах своих свиданий с мисс дю Порслейн. Но Заноза изменил обыкновению рассуждать вслух. Кроме мисс дю Порслейн, у него была еще и Берана, и он переписывался с Соней, а в его сердце заняла место белокурая принцесса Лэа — слишком много странно ведущих себя созданий, людей и нелюдей, чтобы он мог быть уверенным в правильности своих рассуждений или хотя бы в том, что думает в верном направлении.

— Цезарь, понятно. Царское имя. А что с Августом и Каспаром?