Надежда Первухина - От ведьмы слышу!

«А как мы сбежим?»

«Помнишь, как ты изображала умирающего лебедя?»

«Ну».

«По моей команде начинай изображать! Дальше предоставь действовать мне. Три, два, один… Давай!!!»

Идущая тихо-мирно Марья вдруг коротко-жалобно вскрикнула, вскинула тонкие руки в каком-то балетном жесте и, повернувшись, медленно начала падать прямо на пресловутого товарища Семенова. При этом глаза у нее закатились, а голова безвольно запрокинулась, словно Марья лишилась всех шейных позвонков.

— Ой, — сказал Семенов. — Припадочная, что ли?

Марья обвисла у него в руках, а Даша пронзительно завизжала:

— «Скорую»! Вызовите «скорую»! Она умирает!

Семенов выпучил глаза:

— Ты чё?!

— У нее феромональная эмфизема легких! Это приступ! Нужен кислород! Дефибриллятор! Вызывайте «скорую», или она умрет через пять минут!

— Вот блин… — Семенов потащил Машку обратно к комнате дежурного. За ним летела Дарья и не переставая вопила:

— Анафилактический шок! Гипергликемический криз! Трансдермальная кома!!!

— Что тут у вас?! — выскочил дежурный.

— Да вот, плохо ей… — пояснил Семенов.

— Она в коме! В коме! Нужен кислород! Свежий воздух! Вы что, не видите, она умирает! — Дашка, когда надо, умела верещать так, что окружающие готовы были сделать все что угодно, лишь бы не слышать этого визга, высверливающего мозг изнутри. — Надо на улицу вынести ее! Искусственное дыхание! Непрямой массаж сердца!

Ей подчинились в каком-то трансе. Вынесли Машку в прилегающий к отделению садик, уложили в тенечке на лавочке, и тут Дарья приступила ко второму действию своей пьесы.

— Сестричка, не умирай! Что они с тобой сделали, сволочи! Убийцы!!! Насильники! Кто-нибудь, вызовите «скорую»!!!

За кованой оградой отделения собрался народ. В основном бабульки с внуками. Это был тот самый контингент, на сочувствие которого и рассчитывала Дашка. Она принялась причитать еще вдохновеннее, излагая публике историю о том, как их с сестрой несправедливо забрали в милицию, лишили всяких прав, оскорбляли, а теперь ее хронически больная сестра умирает от анафилактического шока, вызванного аллергией на милицейскую форму.

— Идолы! — ворвалась в отделение самая решительная из бабулек. — Вы что деточек обижаете?!

…Нет даже смысла описывать, какая волна народного гнева поднялась вслед за репликой дежурного: «Шли бы вы, гражданка», и как милиции пришлось отражать напор этой самой волны, норовившей навести порядок в коррумпированных правоохранительных органах авоськами с селедкой, пакетами с кефиром и тяжелой артиллерией в виде сумок с картошкой…

Если бы какая-нибудь из разгневанных честных налогоплательщиц в тот момент обратила внимание на девочек, из-за которых и разгорелся сыр-бор, то весьма удивилась бы тому, что их и след простыл. Как истерически вопившей, так и находившейся в коматозном состоянии…

— Блин, Дашка, тебе в театре играть! Ты так круто вопила! — сказала «умирающая лебедь», после того как они с сестрой, пробежав без остановки пять кварталов, сели в вагон подземки и позволили себе отдышаться.

— Играть будем вместе. Ты помирала — высший класс!

Девочки расхохотались, но тут же посерьезнели.

— Надо срочно вытаскивать ребят.

— А то.

— От мамы влетит…

— Почему?

— Скажет: я вам гостя поручила, а он из-за вас в ментовку загремел…

— Из-за нас?! Да из-за собственной глупости! И этот Ираклий тоже хорош! Как маленькие дети! Из-за совка подрались в песочнице!

Тут Машка неожиданно побледнела. Словно и впрямь с нею случился анафилактический шок:

— Мы зря сказали ментам наши данные. Приедут, права качать будут.

— Я на это посмотрю, — нечеловечески ощерилась Дашка и незаметно почесала подросший еще на пару сантиметров хвостик. — Как они смогут что-то требовать от нашей мамы-ведьмы!..

Смеркалось. По серым и скудным внутренностям малогабаритной московской квартиры торопливо шмыгнули последние отблески солнечного света, теряясь за портьерами из двойного черного крепа, бесследно тая в углах с затаившейся темнотой. Солнечному свету в этой квартире явно было не место. И он это прекрасно понимал и потому предпочитал здесь не появляться.

В квартире царила неестественная пугающая тишина, привычная скорее для склепа. Собственно, квартира и походила на склеп. Хотя бы тем, что в ее единственной комнате-гостиной стоял вовсе не набор мягкой мебели «Рябинушка». И не столик, заботливо украшенный какой-нибудь салфеточкой-фриволите. Прямо посреди комнаты на полу стоял массивный, основательный и респектабельный гроб. Случайный гость, буде у него такая возможность посетить сию квартиру, разумеется, отметил бы и мрачность интерьера, и респектабельность гроба, после чего бежал бы без оглядки до ближайшей психиатрической клиники [19] Что является еще одним веским аргументом в борьбе с мещанской традицией из любопытства «поглядеть, как живут», ходить к соседям, занимая у них соль, спички, подсолнечное масло и гигиенические тампоны. В один прекрасный день соседи придут к вам — тоже что-нибудь занять и посмотреть, как вы живете. Не исключено, что этот день для вас окажется последним. Потому что соседи бывают разные… . Но, благодарение милосердным небесам, в этой квартире никогда не было гостей. Особенно — случайных.

Озеро квартирной тишины внезапно нарушил странный до неприличия звук, похожий на тот, который издает консервная банка, привязанная к хвосту скачущей рысью кошки. Вслед за этим гнусным дребезжаньем что-то зашипело, заквохтало, хрюкнуло, рыкнуло, сказало нечто наподобие «Мгнм» и, наконец, девять отчетливых ударов возвестили наступление вечера. И если бы гипотетический гость (либо независимый наблюдатель ООН) решил выяснить, где находится источник всех этих звуков, то ему была бы прямая дорога на крошечную кухню, тоже темную и пустынную. Единственным украшением кухни являлись гигантские часы с циферблатом размером с хороший телеэкран, гирями в виде свинцовых человеческих черепов и маятником из чьей-то берцовой кости. И если гипотетический гость уже налюбовался вдоволь жуткими часиками, ему самое время убираться из квартиры вон, поскольку этот звон разбудил хозяина дома.

…Крышка гроба бесшумно отъехала вниз (владельцы старых школьных пеналов знакомы с такой моделью), являя затопившему комнату сумраку лежащее на ложе скорби существо. Узкое, острое, словно равнобедренный треугольник, лицо существа обрамляли неестественно светлые, опалесцирующие в темноте длинные волосы. Существо медленно открыло глаза. Оказывается, глаза у него были под цвет волос. Но светились поярче.

— Приветствую тебя, грядущая ночь! — тихо, но в то же время торжественно изрекло существо голосом, не принадлежащим к миру живых. — Приветствуй и ты меня, своего господина.