Алёна Реброва - Пути неисповедимых

Меня как будто молнией ударило в затылок при этом зрелище.

— Бэйр!… - воскликнул я и бросился к ней, но ведьма, стоявшая неподалеку, одернула меня.

— Иди рой землю, дурень, — прошипела она и толкнула меня в сторону двери. — Тут ты уже достаточно постарался.

Я бессознательно выскочил на улицу, и только когда свежий воздух ударил в ноздри, и в голове немного прояснилось, я осознал весь ужас слов ведьмы. Внутри меня все занемело, замерло от страха, воздух выпорхнул из сдавленной груди, я судорожно схватился за стену, чтобы не осесть на землю.

Из открытой двери до меня донеслись рыдания Бэйр, и я почувствовал, как у меня у самого задрожала все тело, а из глаз потекли обжигающие кожу слезы.

Это я был во всем виноват.

Остаток дня был похож на ночной кошмар… хотя я бы все отдал, чтобы так оно и было. Я даже в тайне щипал себя за самые чувствительные места, чтобы проснуться и не видеть всего этого. Не видеть, как Бэйр, моя дорогая Бэйр сходит с ума от горя и от кувырков памяти одновременно, не видеть влажные комья лесной почвы, вырывающиеся у меня из-под лап, не видеть тела брата, твердого и белого, как воск.

Когда я закончил рыть могилу, Риита велела мне кинуть туда Арланда и закопать. Когда об этом услышала Бэйр, с ней случился настоящий припадок сумасшествия: она цеплялась за труп, обнимала его и никого к нему не подпускала, даже чуть не ранила меня заклинанием. В итоге Риита пошла на хитрость, и, когда Бэйр немного успокоилась, она позвала ее к себе на кухню и стала с ней говорить очень ласковым голосом. Тогда Бэйр совсем переменилась, кажется, она начала вспоминать свою мать. Она опять заплакала, на этот раз не от горя, а от отчаяния: ее память совершенно смешалась и она перестала что-либо понимать. Когда Риита обняла ее и прижала к груди, как дочку, Бэйр обняла ее в ответ и с тех пор уже никогда не называла ее «ты» или «Риита», а только мама.

Пока Бэйр перевязывала Риите обожженную бирюзовым пламенем руку, я вернулся в другую комнату, осторожно взял тело Арланда и унес его в лес, к могиле.

Сложно описать, что я чувствовал, когда забрасывал комьями земли труп брата.

Это самое ужасное чувство, которое я когда-либо испытывал: когда понимаешь, что ошибся, и что уже никогда ничего не вернешь. Даже не сказать уже этого глупого «извини, мне жаль, что я так ненавидел тебя и что мы так и не поладили, что ты никогда не был мне старшим братом, хотя я мечтал о тебе, когда таскался за тобой по подземельям и библиотекам»… Да, когда я бегал за странным мальчиком, который пытался исследовать подземелья, я никогда не думал, что в свое время буквально вырою ему могилу.

Как легко я бросался своими «убить» еще несколько часов назад… мог ли я его убить? Тогда, у реки, мог бы, но в любое другое время это стало бы непоправимой ошибкой… как сейчас.

Нельзя сказать, что после смерти Арланда я полюбил его больше или вдруг возникла какая-то симпатия. Скорее я просто понял, что ненавижу его не до такой степени, что хочу видеть мертвым… покусанным, с синяком под глазом и запуганным, возможно, но точно не мертвым.

Если бы труп, чье лицо я забрасывал землей в последнюю очередь, вдруг мигнул бы мне, а потом обозвал бы слепым идиотом, который не смог отличить живого от мертвого, я бы с радостью выкопал его обратно, обнял, расцеловал бы и попытался бы исправить наши отношения… в надежде на это я даже специально всматривался в мертвое лицо. Но, как и следовало ожидать, так ничего и не заметил.

Когда могила была полностью закопана, я отправился глубже в лес, надеясь найти немного цветов. Так ничего и не найдя, я вернулся обратно и только тогда, когда взглянул на полосу взрытой земли длинной в человеческий рост, окончательно понял, что случилось и почему.

Не то что бы я раньше этого не понимал, скорее просто не чувствовал, смотрел на это так, как будто все было не со мной и я сам был не я. Теперь же шок прошел, и мне стало невыносимо горько, почти до физической боли в груди. Оттуда что-то оторвали, стало пусто. И этой пустоты было не заполнить, ушедшего было не вернуть, даже если поймать вора.

Я никогда не понимал, почему мужчинам нельзя плакать, потому я даже не попытался сдержать слезы и разрыдался, как ребенок, сидя возле могилы.

Когда я, изможденный телом и душой, вернулся в домик ведьмы, мне подали ужин. Хотя я и набегался за день, еда в меня не лезла.

Бэйр тоже ничего не ела. Она заметила, что тело Арланда исчезло, и впала в какую-то апатию: она ни с кем не разговаривала и ни на кого не смотрела, вскоре молча ушла в другую комнату, где мы потом обнаружили ее спящей с заплаканным лицом и в обнимку с изодранной, испачканной в некоторых местах кровью рясой.

Риита велела мне перенести Бэйр с кровати на широкую лавку возле печи на кухне, а самому лечь рядом. Сама же ведьма ночью куда-то ушла, запретив занимать свою кровать.

Перенеся Бэйр на лавку, я улегся рядом, обняв подругу и почти полностью закрыв ее собой. В эту жуткую ночь мне не хотелось оставаться одному и ее оставлять в одиночестве.

Наутро Риита уже вернулась и приготовила нам завтрак. Бэйр немного поела, но по-прежнему не разговаривала и выглядела нездоровой. После завтрака ее мать вручила мне большой топор и велела нарубить дров. Поначалу я возмутился, но спорить с ведьмой было бесполезно, ее «За что я тебя кормлю!?» стало железным аргументом в этом, а потом и в других поручениях, по которым она гоняла меня весь день.

Тяжелый физический труд при моих силах не был слишком утомительным, но такое количество работы быстро меня проняло. Когда мышцы гудели от натуги, руки переставали слушаться, а вся моя длинная коса насквозь пропиталась потом, текущем со спины, мне было не до того, чтобы думать о чем-то, вслушиваться в свои чувства и разбираться в горе.

Как я понял, когда вернулся с работ, Бэйр тоже не сидела без дела. Она вместе с матерью сначала собирала какие-то травы и подготавливала их к сушке, потом заготавливала на зиму коренья и кое-какие ягоды, убирала дом, готовила еду, еще Риита не давала ей опомниться тем, что уматывала какими-то важными ведьмовскими разговорами.

За ужином Бэйр ни разу на меня не посмотрела, если она и говорила, то только с матерью, и то немного. Спать она легла опять в обнимку с рясой, которую никто не успел убрать, и перед сном опять горько и долго плакала. Я ушел от нее спать зверем на улицу: я знал, что скорее сам расплачусь, чем смогу успокоить ее.

Без Арланда нам стало все равно, куда ехать, и мы, наверное, останемся в лесной избушке на зиму. Ни я, ни Бэйр об этом не говорили, но, как я понял, именно таков был новый план.

На второй день Риита послала меня в ближайшую деревню — в семи часах полета, и велела основательно закупиться продуктами. Деньги мне были выданы огромные, а вместе с ними небольшая сумка, которая, как оказалось, бела бездонной, то есть сколько не клади, в весе и размере она не прибавит. Став орлом, я без особого труда смог унести все это.