Елизавета Дворецкая - Чары колдуньи

— Любичи не враги мне, и я не стану убивать вас всех, — сказал он, — если вы дадите мне клятвы покорности и мира. Из вашего имущества я возьму четверть, а также возьму от каждой знатной семьи заложников. Всем мужчинам я предлагаю присоединиться ко мне, и тогда добыча похода возместит вам ваши потери.

Это предложение удивило людей, но нашлись и такие, кто согласился его принять. Заниматься делами: отбирать заложников, принимать клятвы и выделять часть имущества, причитавшегося победителям, — остался Вольга. А Одд немедленно выбрал из его и своей дружины шесть десятков человек, наиболее здоровых, решительных и опытных, и пустился вниз по Днепру, к Киеву. Его расчет строился на том, что слухи о появлении здесь руси еще не достигли полянской земли. Он намеревался принести их туда сам и решить дело до того, как противник опомнится. И это ему удалось.

Бегом промчавшись по Взвозу, дружина ворвалась в крепость на Горе, через ворота, которые не успели закрыть. Более того, никто не знал, что их нужно закрывать. Жители Горы, кмети Аскольда, сбежавшиеся на шум, в изумлении смотрели на чужую вооруженную дружину — и падали, едва успев схватиться за оружие. А вот люди Одда немедленно закрыли ворота, едва оказавшись внутри, и рассыпались по дворам. Они хватали киевскую знать, старейшин с семьями, вязали и запирали. Все вокруг наполнилось криком и женским визгом, — но раньше, чем люди успели сообразить, что происходит, вся Гора и ее жители оказались во власти пришельцев. Воевода Хорт был убит на пороге собственного дома, а оказавшиеся при нем люди были или перебиты, или пленены.

На других горах Подола нарастало смятение. Раздавались крики:

— Кривичи! Русь! Войско пришло!

Но люди смотрели сверху на реку и не видели там никакого войска. Где десятки и сотни лодей, полных вооруженными людьми, где княжьи стяги? Подол шумел как-то непривычно, люди разбегались оттуда, но почему — оставалось непонятным.

Потом послышались новые, еще более пугающие и кажущиеся недостоверными крики:

— Князь убит! Князь убит!

И каждый, кто это слышал, не знал, что ему делать: то ли нести эту новость дальше, то ли сперва побежать и посмотреть, правда ли?

А тело князя так и лежало на пристани: вокруг него собралась голосящая толпа, но рядом не было ни воевод, ни кого-то из жрецов и старейшин, чтобы приказали поднять и унести его.

И все же происходящее находилось в жутком соответствии с недавними событиями. Только вчера говорили, что боги отвернулись от князя, — и вот он убит! А без князя кто защитит полян? И народ кинулся врассыпную. По тропинкам вниз с вершин катился поток беженцев — кое-как одетые бабы с детьми, мужчины, криво подпоясанные, с топорами в руках, с чем-то из пожиток за плечами. Иные гнали с собой скотину, иные неслись к ближнему бору, стремясь уйти подальше от опасности. Казалось, сами киевские горы содрогаются и вот-вот всей тяжестью рухнут в Днепр. Князь убит, народ разбегается, старейшина неведомо где, а русь, как и тридцать лет назад, уже на Подоле!

Побежали, конечно, к войску. Там был кое-кто из старейшин, которые оставались при своем родовом или волостном ополчении. Услышав жуткие новости, они собрались на совет. Верить или не верить, не знали, но приказали людям вооружаться и готовиться выступать.

Войско двинулось к городу, но сильного ратного духа в нем не замечалось. Оно осталось без головы: без князя, без воеводы, почти без старейшин. Те, что имелись, не были готовы руководить таким множеством людей и отвечать за судьбу всего племени, а главное — не знали, что теперь делать. Сражаться? Просить о переговорах? Или просто бежать, уводя в леса тех, кого еще можно спасти? Никто из них не умел водить войско в бой, тем более такое большое. Главными чувствами и простых ратников, и их родовых вождей были растерянность и сомнение в том, что все это происходит на самом деле.

Ворота Горы были закрыты. Теперь самим киевлянам предстояло осаждать город собственного князя. А это было бы нелегким делом, поскольку склоны Горы были высоки и круты, частокол поднят на вал. Никто не хотел, чтобы пострадали дворы, расположенные под стенами и на склонах; уже лезли вперед встревоженные людишки с воплями, что-де мою избу-то не заденьте, воины! Постой, куда прешь, дай козу заберу! Да вон она, на колышке привязана, не видишь, что ли? У меня с этой козы пятеро детей кормятся!

Возглавляла войско, как ни странно, женщина, причем старая женщина — воеводша Елинь Святославна. Она осталась сейчас единственной представительницей княжьей семьи. Дочь давно усопшего князя Святослава Всеволодовича, старшую жрицу Макоши, в Киеве уважали и привыкли считать кем-то вроде общей матери, и сейчас каждый вздыхал с облегчением, видя ее рядом. После потери Аскольда она казалась единственной опорой киевлян. Воеводша была взволнована, но не теряла присутствия духа. Она первая, добравшись наконец до пристани, приказала поднять тело князя и перенести к ней на двор. Причитать над останками сына сестры, как требовал обычай, сейчас было не время, и у воеводши хватило ума понять, что эту обязанность пока можно отложить. Живые взывали к ее заботе не меньше, чем мертвые. И она видела, что осталась, похоже, единственной, кто может за них заступиться. Даже из нарочитых мужей при ней очутились только старый Боживек да Живибор с сыном Светимом, а остальных будто нави унесли! Что они втроем навоюют?

— Ох, сыне, сыне! — горько причитала она шепотом, думая об Аскольде. — Упустил ты свою удачу, а теперь и сам пропал, и нас за собой в Навь тянешь!

И с усилием брала себя в руки, подавляла боль старого усталого сердца. Еще не пришло ей время уходить на покой: она нужна этим людям, которых могла считать детьми и внуками. Тридцать лет назад ей уже приходилось занимать место погибших мужчин своего рода, так неужели все повторяется?

Вчера поздно вечером к ней приходили Избыгнев и Братилюб, от имени прочих старейшин говорили, что хотят звать в князья ее сына Белотура, внука Святославова. Просили согласия и благословения. Она тогда не дала ответа — слишком важное дело, чтобы вот так взять и решить. А теперь жалела, что ее родного сына нет рядом! Вот он бы мог и встать впереди, и заслонить, и повести за собой… Но что попусту думать? Белотур далеко, в земле радимичей, и теперь ей, старухе, придется самой стать воеводой вместо сына.

Вперед никто не рвался, и она возглавляла толпу, которая наконец поднялась к воротам Горы. Одд и его люди наблюдали сверху, как к ним приближается старая женщина, ведущая за собой старейшин, вооруженных воев и простых киевлян, полных скорее растерянности, чем боевого духа.

Подойдя, воеводша остановилась и, задрав голову, осмотрела людей, глядевших на нее сверху, через вершины частокола.