Елизавета Дворецкая - Чары колдуньи

В эту пору везде закликают весну, и по пути они нередко слышали, как с ближних бугров, пригорков, высоких берегов рек разносятся протяжные заклички. И Дивляне казалось, что зовут ее, ждут, когда она приедет — «на сошеньке, на боронушке, на овсяном пирожке, на пшеничном колоске». И эти самые пирожки ей приносили, радуясь, что весна сама пришла за подношением.

Через две с половиной недели, на Сороки [23] Сороки — 22 марта. , когда везде пекут «жаворонков» с конопляным семенем внутри, прибыли в Изборск. Город на круче стоял среди неровной холмистой местности, иссеченной оврагами и перелесками, но при нем не было большой реки, и Дивляна, привыкшая в Ладоге к Волхову, а в Киеве к Днепру, оттого чувствовала себя здесь неуютно и все время невольно искала взглядом несуществующую реку. Только озеро под горой могло бы отчасти восполнить недостаток, но сейчас оно еще было покрыто посеревшим льдом и снегом.

Велемила так обрадовалась, что тут же и принялась за дело, — будто насилу их дождалась, и мать проводила ее в баню, даже не успевшую остыть после мытья приехавших.

— Вот как внук бабке рад — торопится познакомиться скорее! — улыбался муж Велеськи, изборский воевода Стеня, скрывая за улыбкой смятение и тревогу. Дивляна сразу вспомнила одного из двух парней, что пять лет назад прибыли в Ладогу с Вестмаром Лисом: даже вязаная шапочка та же, только светлая бородка отросла да лицом уже не растерянный мальчик, а зрелый муж.

Все обошлось благополучно — крепкая, сильная Велемила, которой зимой сравнялось семнадцать, родила такого же крепкого, горластого мальчишку. По варяжскому обычаю Стеня взял его на руки, окропил водой и нарек Трюггвардом. Ни у него, ни у Велемилы в земле западных кривичей не было никаких корней, и он выбрал сыну имя в честь самого знаменитого из своих свейских предков, однако изборские женщины тут же стали звать младенца Турушкой и Труворушкой.

— Лучше бы уж тогда Зимобором [24] Зимобор — одно из названий месяца марта. назвали, коли наши имена нехороши! — ворчала Милорада. — Всегда-то молодые лучше знают! Глупее вас выдумывали обычай!

Стосковавшись более чем за полгода в чужом городе, Велемила не хотела отпускать родных — да и как ехать, если санный путь рушится? Порой старуха Марена еще скребла по закромам, сыпала из складок шубы последние остатки снега, и тогда нанесенные теплым ветром разрушения скрывались под свежим тонким одеялом, придавая земле такой вид, будто зима вечна, — но никто не верил. Ехать по льду становилось опасно — в такой же вот день погиб молодой радимичский князь, провалившись с конем в полынью, не видную под тонким слоем пороши. Река уже подтаивала у берегов, лед посерел, напитавшись влагой, и по всему выходило, что домой ладожане вернутся только после ледохода, по весенней воде.

После Медвежьего дня павечерницы прекращаются, теперь по вечерам молодежь собиралась на буграх — первых, что освобождаются от снега, — чтобы песни петь да круги водить. Возле Изборска тоже имелась своя Красная горка, где девушки сходились перед закатом. Дивляна с другими молодыми женщинами тоже порой ходила — посмотреть издалека на веселье, порадоваться скорому теплу. Каждую новую примету весны она подбирала и прятала, будто драгоценную бусину, — неужели она когда-либо раньше умела так сильно радоваться всему этому?

С высоты, на которой расположился город Изборск, открывался очень широкий вид, и уже ясно было, как много прорех пробил Ярило своим солнечным копьем в белом платье Марены: истасканное, грязно-серое, оно лежало лоскутьями, а сквозь дыры виднелась черная земля с жухлой травой. А солнце, все ярче и теплее разгораясь с каждым днем, безжалостно рвало лоскуты, сбрасывая ветхое платье, чтобы одеть землю в новое, зеленое, расцвеченное яркими красками цветов.

Как-то Стеня принес из леса зайчонка из первого помета — настовика. Сколько крика было, пока передавали его из рук в руки на Красной горке, будто чудную жар-птицу! Везде бежала вода, поля уже были черны, только в лесу еще лежал снег. Иногда и с неба принималась сыпаться белая крупа, но быстро сходила: как тогда говорили, «внучок за дедушкой пришел». На Красной горке девушки затевали гулянье — сперва ходили кругом сами, потом появлялись парни и начинались игры. Сходилась молодежь из разных сел, из самого Изборска и окрестностей. Из каждого села парни и девушки образовывали свою шеренгу, потом пели «А мы просо сеяли» и шли навстречу другой, забирая из нее девушку, потом наоборот. И так, пока все девушки не поменяются местами, не перейдут из своего села в чужое, протаптывая дорожки будущих свадеб.

— Ты ведь тоже, сестра, теперь невеста? — как-то спросил Дивляну Стеня, когда они вместе, стоя в толпе женатого народа, наблюдали за игрищами молодежи.

— Да куда уж мне. — Дивляна вздохнула, но не стала говорить, что приносит несчастье. Те тоскливые мысли исчезли, будто растаяли вместе с грязным снегом.

— А чего же нет? Велеське семнадцать, а ты ее старше на четыре года — значит, двадцать один?

— По этой весне и есть двадцать один.

— Так вздыхаешь, будто сорок один! Да ты на выгляд не старше Велеськи, только платочком махни — женихов будет полная набирушка [25] Набирушка — корзинка или туес для ягод. . Да самых зрелых и румяных, красивых и богатых! — Стеня засмеялся. — За моего дядю Вестмара не хочешь пойти? Сестра-то твоя его обманула, а тебе бы…

— Ой, не надо! — Дивляна отмахнулась. — Рано мне думать, у других в это время косы еще не отрастают. А мне бабка Елинь вовремя отрезать не дала, так и хожу, уже вроде жалко.

— Правильно. Нечего резать красоту, ты силу береги. Пригодится.

А на вершине бугра играли в «сеяние проса», потом в «ярый хмель», потом «в дрему под окном», «сходбище» и «плетень». Глядя на веселую толкотню, Дивляна вспоминала, как сама вела ладожских девушек, то заплетая, то расплетая «плетень», и казалось, будто это было только что. И куда девалась вся зимняя тоска? Под лучами яркого весеннего солнца, когда ноздри тревожил терпкий запах влажной земли, она вновь чувствовала себя молодой и полной сил. Стеня прав — она не старуха! И не хотелось уходить никуда от этой Красной горки, будто и ей должен был обломиться кусочек счастья молодости, что пела, переглядывалась, перемигивалась, толкалась локтями, румянилась от смущения и все же верила, что все будет хорошо.

Велемила уговаривала остаться до родинных трапез, которые должны были прийтись как раз на Купалу. До этих пор Милорада, у которой все хозяйство перед весенним наплывом варяжских гостей оказалось брошено, остаться не могла. Но это не мешало гордому молодому отцу рассылать приглашения всем нарочитым мужам кривичей, чуди и словен — и в том числе, разумеется, плесковскому князю.