Геннадий Адамович - Пояс Рода

Зачем? Ведь там все свои.

На провокационные вопросы умеют уклончиво ответить, даже будучи в стельку пьяными.

Местная речь — трасянка, которая в каждом районе своя — так богата образными выражениями, юмором и здоровым прагматизмом, что представляет неисчерпаемый источник вдохновения как для лингвиста, так и для профессионального юмориста.

Только МЕСТНЫЙ с зарплатой в триста долларов может купить квартиру за сто тысяч, при этом исправно выплачивая проценты по кредитам. При этом он доведет до слез налогового инспектора, но докажет, что его доходы даже меньше, чем социальная пенсия, когда регистрируют очередную иномарку, а все это — честно заработанное или «ад дзядоу».

Вообще-то много им и не надо: хватило бы себе на хлеб и комбикорм для скотины, а также на помощь детям и внукам, которые продолжают экспансию МЕСТНЫХ по всему миру.

Однако не поздоровится тому, кто на это все посягнет. МЕСТНЫЙ сделает так, что недоброжелатель либо сам сбежит, либо ассимилируется. Но в случае опасности МЕСТНЫЙ не будет считать до двух или долго произносить высокопарные обвинительные речи. Он просто возьмет топор или поезд под откос пустит…

Но не просто пустит, а сделает это именно в том месте, где ему будет удобно собрать мзду за беспокойство и моральный ущерб.

Короче, партизаны.

Так что пусть читатель не удивляется тому, что в этих удивительных местах происходят не совсем обычные вещи.

Одной из лунных летних ночей, когда воздух звенит от стрекотания кузнечиков и журчания родника, а от лесной речушки поднимается вверх нежное марево, в одном из таких недоступных для чужаков мест можно было наблюдать странное собрание.

Массивный человек стоял по колена в бурлящем источнике на дне естественной впадины или оврага… Он как будто вырастал из бьющих из-под земли струй. Его монументальная фигура казалась еще более величественной из-за тени, которую отбрасывал человек на склоны, которыми был окружен.

Он занимался странным делом.

В его руках извивалось какое-то существо, которое человек, держа за шиворот, методично то погружал в источник, как будто полоскал старый мешок от прошлогодней трухи, то доставал, и, поднимая до уровня глаз, со спокойной яростью спрашивал:

— Ну что, паршивец, будешь еще шкодить? — и снова макал в воду.

Существо извивалось и жалобно повизгивало, а странный человек, который казался грозным великаном, вырастающим прямо из-под воды, снова и снова методично полоскал его в хрустальных струях.

— Я тебе сейчас нутро-то промою, стервец! Я тебя научу как надо! Говори, кому трепался?! Кому клад продал? Кладник, называется! Убью! Растратчик! Ты хоть знаешь, ЧТО ты продал? Заберу в город — казино будешь охранять. Если с такой рожей возьмут! Девок им! Утоплю или к асурам закопаю! Идолу скормлю!

Его голос гремел как гром, пробирая до костей и раскатываясь по лесу, множась и повторяясь разными интонациями, как будто кто-то пробовал повторять за ним. Он вытянул руку, продолжая держать существо за шиворот, чтобы все остальные могли посмотреть на него. Смотреть, правда, было особо не на что, зато на того, кто его держал, обратить внимание стоило. В полуприщуренных глазах сверкали молнии. С равным успехом можно было ожидать и смеха, и вспышки ярости.

Хотя человек выглядел внушительно, в нем чувствовалась тяжелая усталость. Но, несмотря на это, от него просто исходила мощь, которая как бы вырастала вместе с ним из центра Земли, и вместе с бурлящими струями источника поднималась вверх. Он не излучал силу. Он ей был.

— Хранитель! Меня надули, я не нарочно! А девушки… так скучно, так мы же не со зла, мы пошутить хотели! Аватар!

— Заткнись! Падший Аватар я! Еще и обозвали, проходимцы! И насмехаются! Ради вас я здесь, потому и падший! Стой. Ты что, правда, насмехаешься?! Ах ты…

Его глаза потемнели и налились свинцом. И снова начался процесс промывания мозгов несчастному.

Зрители молча наблюдали. Деревянные мостки у воды не пустовали. На них можно было рассмотреть несколько женских, даже девичьих фигур в длинных сарафанах или рубахах. Они казались полупрозрачными в свете полной луны, но вели себя как обычные девушки: перешептывались, толкали друг друга и время от времени взбалтывали босыми ножками воду под мостками. Однако они казались немного грустными и даже напуганными.

Рядом с ними устало облокотился на старый католический крест старик в белой футболке и бриджах, которые очень странно сочетались с окладистой бородой и внушительным посохом.

Немного в стороне величественно восседала на поваленном стволе дерева роскошная дама, если так можно сказать. Ее гордо выпрямленная гибкая спина мелко вздрагивала то ли от смеха, то ли от рыданий, однако лицо хранило бесстрастное выражение.

Она была одета еще более странно: из-под старого платка, повязанного на местный манер, выглядывал драгоценный камень, который крепился на обруче, венчавшем ее голову. У висков с обруча, опять из-под платка свисали звенящие подвески, судя по всему, серебряные или золотые. В руках у нее также был посох, но немного странный: узорчатая многогранная рукоять с самоцветами крепилась на конструкции, напоминавшей метлу. На ней было накинуто нечто вроде старого драного плаща, скрепленного на груди брошью с огромным сине-зеленым камнем, который мерцал и вспыхивал, отражая свет Луны. И отблески бурлящих струй. Игра камней отбрасывала на ее лицо разноцветные сполохи, и это производило странный эффект — оно казалось то старым, то юным, то радостным, то жутким. На плече у нее сидела какая-то птица. Позади нее стояли две тени, напоминающие вооруженных воинов, а у ног лежал черный пес непонятной породы.

На ветвях дерева расположился странный неформал в бандане и с наушниками.

Рядом с ним сидел тип с лицом сизого алкоголического цвета с пивным животом. Он сидел, опустив ноги в воду, сложив толстые пальцы на животе. Из-за плеча у него выглядывало бледное девичье личико с волосами, выкрашенными перекисью до зеленоватого оттенка.

Несколько карликов сбились в кучку возле корней поваленного дерева. Рядом с ними в траве происходили какие-то мелкие шевеления — то ли змеи, то ли мыши.

Пара, похожая на брата и сестру — красивые молодые люди — с раздражением наблюдали за происходящим.

Немного в стороне от компании стояла колоритная парочка. Двое мужчин — разных и похожих одновременно. Один был человеком средних лет, с густыми недобрыми бровями и взглядом Мефистофеля. Он с откровенной ненавистью смотрел на экзекуцию. Его поношенный средневековый плащ давно перестал быть щегольским, панталоны держались на солдатском ремне советского образца со звездой, а ноги обуты в советские же кирзовые сапоги. Однако гордая посадка головы и длинные ухоженные волосы выдавали несломленный дух. Знак вольных каменщиков и роза, вышитые на плаще, кинжал и перстень-печатка говорили сами за себя. Розенкрейцер был мрачен.