Олег Северюхин - В лабиринтах тёмного мира

Тут я и струхнул. Начнут пытать, а я боли ух как боюсь. На прививку если идти, так меня трактором туда тащить надо. А если по морде будут бить не по драке, а просто так? И чего я им придумать могу, если я никого из ихней мафии не знаю, а по обществоведению в школе нам какую-то ересь преподавали?

— Ваше благородие, — говорю, — вот истинный крест, что все вправду говорил. Пацаном я был, когда антиалкогольный закон ввели. Так мать говорила, что мужики в очередях за бутылкой смертным боем бились. И папашку моего в очереди за водкой задавили. Мамка меня воспитывала. И коммунистов во власти нет. Президенты с министрами лоб крестят и со свечками по праздникам в храмах стоят.

— А, ну-ка налейте ему по-русски, — командует мужик.

Поднесли мне стакан водки с закуской.

А он все вопросы задает. Я ему, на что могу, отвечаю, а он все подливает, да спрашивает. На чем отключился, не помню. Как соображать начал, так слышу, что в комнате сидят десятка два мужиков и этот им про меня говорит, а я притаился, как бы в отключке. И, представь себе, никакого сушняка и голова чистая. Вот что значит продукт качественный.

— Так, кто у нас тут наукой заведует, давай, Дмитрий Федорович, объясняй, — говорит басовитый голос.

— Леонид Ильич, — говорит другой. Точно вспомнил, мужика этого Леонид Ильич зовут. — Это невозможно. Нам его американцы подкинули. Они там все что-то кумекают насчет загробной жизни и всяких перемещений мыслей в астрале. Надо допросить его с пристрастием, еще не то запоет.

— А ты что, сам забыл уже, как тебе в НКВД зубы выбивали и какие ты там песни пел? — спросил хозяин. — Я бы не вмешался, так ты бы самого товарища Сталина в агенты парагвайской разведки записал. Я его и так напоил вусмерть, а что у пьяного на языке, то у него по трезвянке и на уме. Так вот, у него одно и то же. Никакой шпион так не сможет после литра водки легенду свою назубок знать. А кто у нас компьютеры вредными механизмами объявил? Где эта сука сейчас проживает? Вот ему зубы и посчитать надо. У этого мужика водка вызвала в памяти все, что он раньше где-то слышал. Я вам говорю — за державу обидно, за отставание наше полное и дурь несусветную. Так вот, с завтрашнего дня будем проводить реформы. И кто посмеет на пути встать, в лучшем случае с Никитой в домино во дворе играть будет. С меня люди в будущем спрашивать будут за качество своей жизни, а не с вас. Может, мне и начальника КГБ с министром внутренних дел сменить, пока вы все здесь? А то в будущем-то милиция вообще превратилась черт знает во что.

— Леонид Ильич, да когда это мы вас подводили, — в один голос заговорили два человека, — да мы любую реформу обеспечим, пусть только кто-то рот попробует открыть.

— Ладно, успокойтесь, — сказал добродушно хозяин, — сейчас стол нам накроют в парадной зале, кабана готовят, что я тут недавно подстрелил, а мы с начальником КГБ потолкуем наедине.

Все ушли, а они вдвоем остались. И я неподвижно в кровати лежу.

— Так что, Владимир Ефимович, забирай этого молодца к себе, — говорит хозяин, — действуй осторожно, но подготовь своего человека и вместе с ним зашли в это будущее. Пусть он там выведает все, как положено. Парень должен быть грамотный. Найдите эту дыру и связь установите. Но только все в тайне, понял меня?

— Понял, Леонид Ильич, — сказал тот, — сделаем все в аккурате, комар носу не подточит.

Они ушли, а меня как куль унесли и положили в какую-то машину на диван. Понял я, что шевельнусь чуть-чуть, дам понять, что все слышал, то и песенка моя может быть спета.

Я слушал и понимающе поддакивал головой. Людям с расстроенной психикой нужно «верить». Но и не верить этому субъекту нельзя. Спросите сейчас любого сантехника, кого из председателей КГБ звали Владимир Ефимович? Не то, что слесари-сантехники, вы сами не ответите это вопрос. А кто в политбюро был Дмитрием Федоровичем и имел отношение к науке? То-то и оно. Первым был Семичастный Владимир Ефимович, а вторым — Устинов Дмитрий Федорович, сначала министр оборонной промышленности, а потом министр обороны. Вот и думайте, как оценивать все сказанное?

Конечно, человек с развитым чувством воображения может нафантазировать что угодно, и все будет похожим, если он обладает фундаментальными знаниями о той эпохе. А кто у нас это знает? Единицы специалистов. Проходит время. Поколения забывают то, что было. Как это у Екклезиаста? Нет памяти о прошлом, суждено всему, что было полное забвенье и так же будет лишено воспоминаний ваше поколенье.

Если людей не учить, то они забудут даже то, кто они такие. Даже язык свой забудут, будут говорить на смеси англо-франко-японского и нижегородского. Будут общаться только между собой, а потом вообще перейдут на мычание и объяснения при помощи жестов.

Никифорову я дал время на отдых, чтобы он не устал и мысли его не стали наслаиваться друг на друга в виде каши, которую невозможно понять.

На следующий день нашу беседу мы продолжили.

— Я таблетки не пью, — заговорщически сообщил мой собеседник, — поэтому голова моя чистая и не затуманена никакой дрянью. Научился я шарфюреров обманывать.

Мне довелось со стороны посмотреть, как обращаются с пациентами, то есть с переменным составом клиник, и в какой-то мере слова его о сотрудниках и их аналогах в спецслужбах соответствовали истине.

— Хорошо, — сказал я, — а что с тобой делали в КГБ?

— Ну, сначала меня проверяли на аппарате — вру я или не вру, — сказал Никифоров. — В кино я видел этот аппарат. Там стрелка фиксирует, когда ты правду говоришь, а когда неправду. Когда человек говорит правду — он спокоен, а когда врет, то дергается, потеет, глазки в разные стороны бегают, сердце бьется. А у меня с похмелья и сердце билось сильно, и руки потели и на каждый вопрос я отвечал так, как будто говорю неправду. И в итоге получилось, что я говорю правду.

Приставили ко мне куратора, который все выспрашивал, как и где я живу, сколько получаю, кто мои друзья, одним словом, всю подноготную узнавал. А мне что скрывать? Мне скрывать нечего. Родину не продаю.

Пили и водку с ним. Смотрел, как закуску нарезаем, записывал, какие ругательства матом в ходу, какие образцы сантехники, как ремонтируются. Можно сказать, что я ученика учил.

Потом вместе осматривали местность в том районе, где я вышел на Брежнева с ружьем. Исколесили немало, а ничего не нашли. Да как же тут найдешь. Я вышел под Москвой, а жил и работал в Сибири. Ты сможешь так? То-то и оно. Нужно ехать в Сибирь.

В Сибири мы тоже ничего не нашли. Гостиницы еще не было. Зато видел тех, кто работал со мной. Они еще были молодыми и не узнавали меня. Да и я с ними не заговаривал, не хотел нарываться на неприятности.

Поехали снова в Подмосковье. Долго кумекали, как и что. Ученые приходили. Осматривали меня. Ходили вместе со мной по лесу. Рассматривали черту, которая была проведена по колышкам, отмечающим мои первые следы на снегу. Появился я из ниоткуда. Следовательно, около этих колышков и должен ждать, когда откроется дверь в мое время.