Мария Куприянова - Анделор. Тетралогия

Тьма накрывала сознание, сил на то, чтобы удержаться на балконе, не осталось. Ветер вдруг стремительно засвистел в ушах, воздух покинул легкие. Коля падал на скалы, изо всех сил стараясь выправить полет. Надо отринуть терзающую боль, надо вдохнуть живительный воздух, притормозить, уйти в сторону…

Он упал на берег, чудом миновав острые скалы. Врезался в озерную жижу, перемешанную с песком и галькой. Прочертил полосу на берегу, остановился. Привстал и вцепился в злополучную рукоять ножа, торчащую из груди. Зажмурился и вырвал лезвие. Отбросил прочь, зажимая рану рукой. Кровь хлынула сквозь пальцы, горячим ручьем потекла по неровной, чешуйчатой коже. Перед глазами поплыли черные круги, и Коля снова упал, уткнувшись носом в мокрый песок. Мороз быстро проникал внутрь, обжигал кожу, сковывал ледяными путами. Сквозь надвигающуюся черную пелену пробивалась одна мысль: "Нельзя спать. Нельзя". Он шевельнулся, но в груди тут же что-то хлюпнуло, от вспыхнувшей боли перехватило дыхание. Может, магия поможет? Исцеляла же она ранее? Но зов остался без ответа. Волшебник давно переступил грань, накачивая истерзанное тело силой, и сейчас весь мир погрузился в молчание. Остался лишь он, заключенный в оболочку притихшей ара-думм, и это спокойное озеро, тонущее в ночном тумане.

Где-то в небе возбужденно загорланили гворры, спикировали вниз и снова поднялись, сбросив что-то к ногам нового вожака. Это что-то глухо чавкнуло, зарывшись в мокрый песок. Коля поднял голову, прищурился, рассматривая то, что упало совсем рядом, всего в нескольких шагах. Черное тряпье едва прикрывало разодранную плоть, из которой торчали изломанные кости. Рядом валялся обглоданный череп, одну сторону которого все еще прикрывала погнутая маска. Вот и все, что осталось от некогда могущественного чародея.

Коля отвернулся, сглатывая тошноту, подступившую к горлу. Заслужил ли дядя такую страшную смерть? Уже не важно. Ничего уже не важно. Пустота забирала к себе, шептала ласковые слова, обещала избавление от боли. И он поддался. Сопротивляться не было сил, да и желания. Он просто закрыл глаза и упал в темноту.

Лагерь поглотила снежная вьюга. Будто голодный зверь, она учуяла, что охранять дома больше некому, и набросилась со всей силой, на какую была способна. Деревья стонали и скрипели, опустевшие шатры ложились на землю, переворачивались и, подхваченные бураном, исчезали в непроглядной тьме.

Жилье Артиса защищала магия. Впрочем, как и всех тех, кто остался ожидать бойцов с поля брани: жен, детей, родителей. Подобно истинным воинам, их шатры стояли крепко, изо всех сил сопротивляясь буйству природы.

Дариана не боялась вьюги. Она выросла в Карпусе, городе, известном не только как центр просвещения, но и дурной погоды. А вот в ее сердце бушевала буря не меньшая, чем на улице. Все, кого она любила, бились сейчас у замка, а может, и в нем самом. Она давно потеряла счет времени.

Женщина тяжело встала с кровати, поцеловала в макушку спящую Телли и вышла в обеденную. Подошла к плите и разожгла огонь: ей снова надо выпить чаю. Малыш толкался в животе, чувствуя нервозное состояние матери, и никак не хотел успокаиваться. Вскоре ароматный напиток был готов. Светофор, услышав возню, вылетел из спальни.

— А, хочешь перец, плутишка? — натянуто улыбнулась дракончику Дариана. — На.

Ящер сел ей на плечо, защекотал мордочкой шею.

— Я тоже волнуюсь. Если бы только знал, как я волнуюсь. — Она вздохнула, чувствуя, как на глаза опять навернулись слезы.

Тихо зашуршали полы шатра. Светофор с яростным шипением спорхнул с плеча и зеленой молнией устремился в сторону нежданного гостя. Дариана испуганно обернулась и вскрикнула. Высокий мужчина, облаченный в меховую накидку, сбросил с лица капюшон.

— Ты! — выдохнула она, пятясь.

— Я, — спокойно изрек Волк.

— Что тебе надо?!

— Сущий пустяк. Черный камешек. И ты.

Волк отмахнулся от вьющегося возле него дракончика. Дариана уперлась в стол, в панике зашарила руками в поисках ножа.

— Ах ты, ящерица летучая! — разбойнику, наконец, удалось обхватить Светофора и отбросить его прочь. Дракончик запищал и вылетел из шатра.

— Уходи! — нож, наконец-то попал в руки. Дариана выставила его перед собой. — Убирайся отсюда или, видит Создатель, я тебя зарежу!

— Глупая, наивная женщина, — ухмыльнулся Волк. — Говори, где кристалл?

— Не знаю, о чем ты!

— Хватит врать! — он начинал терять терпение. — Где черный камень?!

Дариана молчала, нож в ее руках дрожал, но в глазах горела решимость защищать свой дом до конца.

— Ладно, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.

Волк сделал шаг вперед, но осуществить угрозу не успел. В шатер ворвались двое. Они набросились сзади, придавили к полу, скрутили руки.

— Что?

— Хозяйка?

— С ним?

— Делать?

Близнецы Волин и Болин говорили мало и почти всегда одновременно, будто одного человека разделили надвое. Верные телохранители остались в лагере защищать хозяйку, и их помощь пришлась как нельзя кстати. Над ними порхал довольный Светофор.

Дариана отбросила нож, обессилено опустилась на стул.

— Ты ведь не оставишь нас в покое? Так?

Волк, оскалившись, поднял голову:

— Вы уничтожили все, что у меня было! Я вас ненавижу!

Дариана вздохнула и произнесла.

— Уведите его. И чтоб он больше здесь не появлялся.

Волин и Болин подхватили разбойника легко, словно былинку. Потащили к выходу. Тот, упираясь, завопил, изрыгая ругательства и проклятья. Вьюга радостно приняла троицу, обняла их, как старых знакомых, окутала белым покрывалом. И милосердно скрыла от ушей Дарианы предсмертный крик человека, причинившего столько страданий ей и ее семье.

На этот раз ара-думм молчала. Не заполняла пустоты в памяти, не рассказывала, что происходило, пока сознание находилось в небытие. Сквозь мутную пелену иногда проступали знакомые образы, но они задерживались лишь на несколько мгновений, а потом опять исчезали в вязком тумане жара и боли.

Надо терпеть.

И он терпел. Сжимал зубы, когда неосторожные движения лекарей задевали воспаленные раны. Покорно глотал вонючие снадобья. Гнал предательские мысли сдаться и прекратить свое земное существование.

Надо бороться.

И он боролся. За каждый вдох пряного целебного дыма, за каждый удар сердца. Он боролся даже за боль. Когда ее чувствуешь — значит, еще живешь.

Внутри пылал огонь. Казалось, жар поселился в каждой клеточке измученного организма. Из-за этого Ее прикосновения казались ледяными. Обжигающе приятными. Коле не нужно было открывать глаза, чтобы знать, кто сидит рядом и роняет слезы на постель. Кто поправляет одеяло и отпаивает травяными настоями. Кто украдкой целует в губы и шепчет молитвы Великому Предку о выздоровлении.