Алан Аюпов - Саньяси

— Чем инфантильнее личность, тем более она предрасположена к обидчивости. — Заговорил Дьяков. — Архиепископ Сан-францисский Иоанн в своих трудах писал, что даже если нас никто не обижает, мы и тогда обижаемся. Нам иногда хочется почувствовать себя обиженными, и в этом проявляется дурная человеческая инфантильность.

— Вас этому в семинарии учили? — Съехидничал Гэлбрайтов.

— Нас многому чему учили. — Пояснил Дьяков, и добавил: — Обижаясь, мы как бы отворачиваемся от мира, от людей, считая мир плохим, несправедливым. При этом себя мы считаем хорошими, добрыми или беспомощными, слабыми.

— Масло масляное. — Сказал князь и потянулся за рюмкой.

— Как сказать!.. — Задумчиво изрёк граф, вертя в пальцах пустую трубку. — Обиду можно разделить на две категории, активную и пассивную.

— Грубо говоря, да. — Согласился Дьяков. — При пассивной, человек склонен так и сидеть в своём замкнутом мирке. Цель этого сидения — окончательно утвердиться во мнении, что мир слишком плох для него. При активной же — обижающийся хочет показать свою обиду другим. И тогда цель обиды меняет знак на противоположный то есть, заставить другого сделать по-своему, навязать ему свою волю, своё желание.

— Да, — согласился граф. — Если человек считает себя однозначно правым, — в гордости, себялюбии, мол, я ушёл от мира, так как мир несправедлив ко мне, а значит, недостоин меня, то он, обиженный, становится в позицию жертвы. А если фантазирует о себе, будто он беспомощный и слабый, мол, защищать вы меня должны были, а не обижать, обиженный становится агрессивным.

— Хм!.. — Хмыкнул Гэлбрайтов. — В таком случае обижаться можно не только на людей, но и на Бога.

— Такая обида может закончиться печально. — Грустно заметил Дьяков.

— Обида — чувство горькое и опасное. Ведь оно стремится к возрастанию, стремится как бы “растечься” по всей душе. — Закончил свою пылкую речь граф Бенингсен.

— Вы ещё не сказали, — улыбнулся князь, — Ежели же ближний не идёт на поводу у обиженного, тот может прибегнуть к более кардинальным мерам, скажем, к мести.

— Извините, это уже слишком. — Поднял руки граф.

— Это уже преступление против любви! — Воскликнул Посадов.

— Доброе утро, господин Посадов. — Съязвил Гэлбрайтов.

— Не понял? — Взвился тот.

— Вы так долго молчали, что я, грешным делом решил, будто Вы уснули. — Пояснил свою реплику Гэлбрайтов.

— Я просто думал.

— И что же Вы надумали?

— Думаю, что те кто не понимает подноготную обиды считают, как будто перешагивать через других — это и есть основное занятие, а заодно и источник удовольствия.

— Глубокая мысль!.. — На полном серьёзе согласился Гэлбрайтов.

— Думаю, что закрыть нашу дискуссию можно так!.. — Произнёс граф. — Чтобы простить, спроси себя, что ты хотел получить в этой ситуации и не получил? И смириться с тем фактом, что желание осталось неисполненным. Да, мир не упал к твоим ногам, и ты не являешься всеобщим любимцем. А если это так, то нужно больше ценить тех, кто рядом с нами.

— Золотые слова! — Негромко воскликнул князь, и поднял рюмку. — За умение ценить окружающих тебя людей!

— Разумеется, и они несовершенны в любви и могут испытывать к нам очень непростые чувства. — Не обращая внимания на тост князя, граф продолжал ораторствовать. — Но с ними мы можем обсуждать свои проблемы и говорить о том, чего бы нам хотелось. Не в форме ультиматумов, а форме диалога. Ожидая услышать: это я могу для тебя сделать, а вот это, извини, никак. Если это трудно принять, задумайся, не идеализируешь ли ты людей, не приписываешь ли им воображаемые возможности.

— Браво, князь! — зааплодировал Посадов.

Дьяков вдруг сунул руку за отворот пиджака и достал небольшую книжку. Пролистнул несколько страниц и прочёл вслух:

"Не будем же думать, будто мы, прощая ближнему, ему оказываем благодеяние, или великую милость; нет, мы сами тогда получаем благодеяние, сами для себя извлекаем отсюда великую пользу. Равным образом, если мы не простим ближним, то чрез это им нисколько не сделаем вреда, а себе приготовим невыносимую гееннскую муку".

— А это кто? — Спросил Посадов.

— Это святитель Иоанн Златоуст. — Ответил Дьяков, пряча книжицу.

— Ага, значит, Златоуста на память не помните? — Не удержался от колкости Гэлбрайтов.

— Чего Вы к нему прицепились? — Поморщился граф.

— Да так. — Замялся Гэлбрайтов.

— Так где же поставить запятую? Обидеться нельзя, простить? Или всё же: Обидеться, нельзя простить? — Спросил князь, бросая скомканную салфетку в пепельницу.

Слушая этих людей, глядя на их лица, я вспоминал совсем другую дискуссию, ту, на диком пляже, которая не шла ни в какое сравнение с, потрясающей воображение, эрудицией, умением держать себя и при этом ещё и шутить. Это было уже в конце нашего отдыха. Мы тогда приняли на грудь приличную порцию спиртного и спорили чёрти о чём.

— Я не пропагандист дамоклового меча. — Сказал он, слегка заикаясь.

— Так чего же ты тогда об этом говоришь? — Поинтересовался я.

— Я говорю о том, что ситуация сейчас меняется со страшной силой. Если хочется чего-нибудь экстраординарного…

— Митька, то, что вокруг меняется, нас совершенно не касается. — Перебил я его. — Абсолютно.

— Касается прямым образом. — Возразила Карина.

— Никаким. — Настаивал я на своём. — Абсолютно никаким.

— Ни фига себе заявочки?! — Возмутился Митька.

— Ну что изменилось оттого, что где-то стреляют? Что? — Потребовал я ответа.

— Что? — Переспросил Митька.

— Да, для тебя лично? — Уточнил я.

— Для начала цепная реакция. — Ответил он.

— Никакой. Абсолютно никакой. — Спокойно возразил я. — Для тебя лично ничего не изменилось.

— Ну, извините!.. — Он прожевал грибок, приложил салфетку к губам, добавил. — Я придерживаюсь иного мнения.

— Ты опять же рассматриваешь ситуацию с какого… — Начала Маша, но я её перебил.

— Я же спрашиваю: для тебя лично, — я сделал паузу, — что изменилось? Вот американцы начали войну в Ираке. Что изменилось для тебя лично?

— Мне? — Недоуменно переспросил он.

— В Афганистане идёт война. Что изменилось для тебя? Лично? — Я напирал.

— Ну, как же?! — Он улыбнулся. — Героин стал дороже!..

— Можно подумать, ты его покупаешь. Пока тебя не коснётся, ты не почешешься. А почешешься, никто и не заметит. — Продолжал я.

— Ха-ха! — девушки захихикали, отмечая удачную шутку.

— Да, накладно стало. — Поддержала Микешку подруга.

— Не, Митька, пока… — я подцепил на вилку гребешок и продолжил, — пока не коснётся конкретно тебя или твоего окружения всё, что вокруг происходит, тебе до фени.

— Позиция очень специфическая. — Отмёл мои доводы он.

— Это не позиция! — Попробовал я возразить.