Оксана Демченко - Мир в подарок. (Трилогия)

– Да кто ее, блажную, знает, как попала сюда, – почти невольно оправдываясь, пожала плечами более говорливая, рыхлая тетка с блеклой лошадиной мордой. Быстро они отцветают в тенечке! – Мне без разницы, скольких жечь.

Я всем телом развернулась к ней и улыбнулась. Медленно встала в рост. Без разницы? Так попробуй. Тусклые серые глазки выгоревшими углями под слоем пепла нацелились в мою щуплую фигуру, губы дрогнули презрительно. Да что она может увидеть? А вот я …

Видимо, посещение гибнущего у корней мира Феникса даром не прошло. В клетке мне теперь мерещился не просто огонь, пламя дробилось на переливчато–рыжие струи, чем–то похожие на перья. Или мне так хотелось думать? Жутко. Ведь не перья – жизни, загубленные ради роста и пополнения силы.

Вычерпнув несколько яростных перьев, тварь бросила их в нашу с князем сторону. Огонь взревел, стремясь обрести свободу, коснулся моих рук и потек по ним, ласково и послушно. Обе вздрогнули, переглянулись и потянулись к дару рабынь. Я тихо покачала головой, перерезая возникшие каналы. Голодайте, пиявки!

– Не выйдет. На вас и так жизней погубленных – не отмоешься. Ты вот выпила двенадцать хороших людей. Начала с ребенка, ему не было десяти лет. Это когда ты сделала выбор и стала окаянной, да? Потом две илла, разом. В порту корабли жечь собиралась, ведь так? – я говорила совсем тихо, пальцами деловито оглаживая огонь и собирая его в клубок. Обе балахонистые фигуры горбились, дергаясь при каждом моем точном попадании в свое прошлое. – Тебе всех назвать, или сама помнишь? Старого мастера мебельщика…

– Ты кто?

– Глупый вопрос, когда знаешь ответ. Нет, я тебя убивать не буду. Их двенадцать, тобой загубленных. Они все еще здесь. Я их просто отпущу. И семерых твоей подруги – тоже.

Шар огня, выпущенный из рук, поплыл обманчиво–медленно. Разросся, обтек обеих, не беспокоя коней. И опал вниз тонким пеплом с пустых седел. За моей спиной сдавленно охнул кто–то. Рабыни разом устало опустились наземь. Молоденькие, все бритые наголо, с крупными уродливыми клеймами во всю голову, заходящими на лоб до глаз. В неудобных высоких ошейниках, с цепочками, пристегнутыми к специальным кольцам на луках седел. Их ценность не в красоте, а в даре. Такими одаренным никуда не убежать, не спрятаться.

Самую тоненькую бил озноб. В первую минуту они показались мне одинаковыми под слоем пота и грязи. Теперь стало можно присмотреться. Две уроженки Карна и слабенькая, почти теряющая сознание, бруса. Ее клеймо выглядело совсем свежим, не старше недели. На губах пузырилась кровь, коростой покрывающая подбородок. Серые огромные глаза смотрели слепо, ребра лихорадочно вздрагивали в мелком частом дыхании.

Минуту спустя я сидела рядом, торопливо уложив на колени голову брусы и обхватив ладонями слабые запястья. Тоньше, чем у Митэ, кажется. Лечить с каждым разом получалось все удачнее, спасибо сельской практике. Еще несколько ударов сердца – и девочка спала, уютно свернувшись в клубок. Шрамы исчезали, мертвая кожа слетала шелухой, обнажая розовую и целую, на макушке уже топорщился ежик светлых волос. Я вздохнула и откинулась назад, разгибая спину.

Сильные большие руки укутали брусу плащом, осторожно подняли, чтобы отнести к кострищу, на постель из покрытой пледами хвои. Я устало выпрямилась, глянула на помощника. Князь. Молодец, надолго в шоке не задержался и все понял правильно. Даже сразу лицом посвежел. Только брови хмурит недобро.

Потом пришли другие мысли. Я быстрым движением отправила оставшихся рабынь в сон. Спутники князя, повинуясь его жесту, отнесли обеих к кострищу и почти сразу сами заснули. Так будет правильно. Больше ушей – больше проблем. Князь уселся, кивнул на спящую брусу:

– Да, лучше всего не иметь свидетелей. Вот и девочке потому вырезали язык. Так сестра обычно поступает с теми, кого перед обрядом отдает на потеху своему близнецу. Конечно, до того, как головы обреют и заклеймят. Красивая девочка, – князь вздохнул виновато. – Он сильно ненормален, а те, кто молчат, уже не расскажут об этом, даже случайно. Ведь пойдут среди дворни сплетни – не отмоешься. С благородными–то девицами он ласков и добр. Если б иметь свидетельство, можно прикончить мразь. А так…

– Да, ей долго оживать. Но, надеюсь, есть для нее утешительница и место подходящее.

– В Карне? – усмехнулся владыка и покачал головой. – Тут только отчаяние. Хотя… Как возможно, что Говорящая с миром нашла меня в такой момент? Чуть опоздай, и правила бы Катан–жи за спиной моего глупого брата. Прими благодарность Риннарха Тарпена Карна.

– Заслуга невелика. Видимо, так угодно миру. Меня зови Тиннара.

– Боюсь, и мои заслуги перед миром малы. Хотел отменить рабство, укорот дать окаянным, соседям голодающим помочь. А почти ничего не смог. Сила зла велика, страх перед Адептом огромен, мне не удалось найти достаточно весомое ответное средство. И идею тоже, а без нее люди не шевельнутся. Чем могу тебе помочь?

– Для начала – о простом. Ты сумеешь объяснить, как они погибли и куда исчезли рабыни?

– Да, это просто. Скажу – заметили на подходе, расстреляли издали. Сестра не удивится. В этом году покушение уже третье, – он пытливо глянул на меня. – Однако многое мне самому непонятно. Прежде снави не побеждали в прямом конфликте, ваша сила, говорят, не для удара.

– Потому и не побеждали. В лоб если, я ничего не смогу им противопоставить. В той войне, как я понимаю, Говорящие были бессильны против вполне еще неплохих людей, обманутых и запутанных злом. Таких сжечь рука не поднимется, и дар откажет. К тому же – сам говоришь, издали стрелами. Или из засады. Так и гибли. А эти не зря прозваны обугленными, души у обеих были совсем без света, без доброты. Сами выгорели. К тому же нынешние окаянные лишь слабое подобие прежних: на подпитке от видящих сны сила не та, это вовсе не Говорящие с миром. Дар исходно – всего лишь возможность для ребенка при определенных условиях стать снавью. Из трех девочек, поверь мне, две – точно не снави.

– Но они…

– Да, видят сны. Играть куклами и растить живых детей – тоже совсем разные дела. Не каждый возьмет на себя бремя ответственности за очень трудные решения. Приходят фантазерки молодые на другой берег, смотрят в мир и поворачивают назад. Чувствовать чужие боль, смерть, горе, отчаяние очень трудно, и, добавлю, – не все можно изменить. А к тому же для всех хорошо не сделаешь.

– Если там возьмет верх страх, они станут просто людьми и утратят дар?

– Не обязательно страх. Еще важно верить в добро, не бояться быть преданной, не утратить способности удивляться. Да мало ли что! Потому снавей всегда было немного, хотя одаренные дети – дело почти обычное, считай, в каждом крупном селе найдутся.