Карина Демина - Хозяйка большого дома

Он не сводил с Ийлэ взгляда.

— Я ее так любил… я делал для нее все… а она… она стала чудовищем.

— Не только она.

Не услышал. Впрочем, Ийлэ и не надеялась на то, чтобы быть услышанной.

— Она меня измучила… и Дайна… и остальные… все вы смеялись надо мной… все вы думали, что я глупый и слабый…

— Я не думала.

Доктор рассеянно кивнул и велел.

— Подвинь сумку ко мне.

— Ты меня убьешь?

— Да.

— За что? Я-то в чем виновата?

— Ни в чем, наверное. Но ты расскажешь.

— Тебя и так найдут.

— Нет, — он покачал головой. — Не найдут. Я уеду. Я и Нира… Нира хорошая девочка…

— Нат ее не отпустит.

— Нат умрет. Саквояж.

Ийлэ ногой пододвинула саквояж к доктору. Слабая преграда, но хоть какая-то… и хорошо, что ребенка он положил.

— Твоя дочь любит его. И будет горевать.

— Она слишком молода, чтобы кого-нибудь любить, — возразил доктор. — Она утешится. Я найду способ ее утешить. Мы уедем… далеко… за Перевал. За Перевалом нас не станут искать. Мы купим дом и заживем вдвоем… я и она… я куплю практику… или нет, в том нет нужды… просто жить… вдвоем… счастливо…

Он верил в то, что говорил, и улыбка его делалась мягкой, мечтательной.

Ненормальный.

И вправду верит, что сможет убежать? Из города, пожалуй, при толике удачи, но вот от себя самого… впрочем, кто Ийлэ спрашивает?

— Отойди, — приказал доктор. — И не думай, что сможешь убежать.

— Куда мне бежать?

Тупик.

Ийлэ прижалась к стене, теплой, надежной стене дома, который внимательно прислушивался к разговору. Он помнил этого человека гостем, но и гостем тот был не симпатичен.

Он не давал себе труда вытирать ноги.

И имел неприятную привычку щупать скатерти. Или гардины. Обивку кресел… он заглядывал в зеркала, точно пытаясь подсмотреть, что же твориться там, за фасадом дома.

Дом это раздражало.

И он выказывал раздражение скрипом половиц, дверьми, которые хлопали громко, намекая гостю, что не след задерживаться. Он пускал по следу человека сквозняки и спешил спрятать от него тепло камина.

— Никуда, — сказал человек, соглашаясь. — Бежать тебе действительно некуда.

Он присел у саквояжа, провел ладонью по витому шнуру, коснулся медных уголков.

— Я просил у него денег… когда понял, что Йен не даст мне жизни здесь… просил… чтобы уехать… а знаешь, что он мне ответил?

Человек смотрит снизу вверх, и выглядит почти беззащитным.

— Он ответил, что я не имею права бросать свою семью. Что он знал о моей семье? Ничего! И денег… у него ведь было много денег! Ему ничего не стоило бы поделиться… или не деньгами, какой-нибудь вещицей из пустяковых…

Щелкнули замки.

— Колечко… сережки… она мне всю душу выела… ездила сюда и смотрела, смотрела… моя Маргарет… твоя матушка ее испортила. Маргарет ведь не была такой.

— Какой?

Он не спешит открывать саквояж.

— Завистливой. Она… она умела улыбаться… и смеялась красиво… когда я услышал ее смех, то понял, что женюсь. И женился. А она взяла и изменилась. Подружилась… я ей говорил, что мы альвам не пара… но разве Маргарет когда-нибудь слушала? Ей так нравилось бывать здесь… а потом дети… ты и Мирра… я ничего не понимаю в детях… я работал, много работал, но ей все равно не хватало. Она возвращалась домой такая задумчивая.

Почему он медлит?

Он так долго искал это сокровище. Он так долго добивался его. И теперь вот медлит.

Дом тоже не понимает.

Дом говорит, что люди в нем ушли… а наверху, на чердаке, пахнет кровью. И не только пахнет, дом впитывает ее жадно, потому что успел проголодаться. Он наполнен чистой силой, но сила и кровь — разные вещи. Кровь ему нравится. И он поглощает ее, каплю за каплей, щедро делясь вкусом.

Дом говорит о том, что новый его хозяин спускается.

Он осторожен.

Он слышит людей и убьет их, если люди попытаются убить его. Это тоже война, в которой Ийлэ нет места. Тем более, что имеется собственная…

— Она смотрела и сравнивала… смотрела и сравнивала… она хотела быть такой, как… — доктор неловко взмахнул рукой. — Мы не могли себе позволить многого. Я старался. Очень старался. Но кто я такой? Доктор… и только… а твой отец… баловал вас… все эти украшения… помилуйте, для чего ребенку кольца? Или броши? Цепочки эти? А Маргарет рассказывала с таким восторгом… ей хотелось, чтобы Мирра выглядела не хуже… и она говорила, что если я ее действительно люблю, то сделаю все правильно. А я любил. Я так старался…

— Но ей было мало?

— Да. Мало. Она хотела больше… если мебель, то выписанная из Аль-Ахэйо… или ткани вот… или картины… Господи, она сходила с ума, а я… я потакал ей, думал, что еще немного и успокоится. Поймет. Я умолял ее не ездить больше, но как она могла?

Он плакал, сам не замечая того, что плачет.

От слез отмахивался, размазывая их по лицу.

— А потом… потом мы поссорились… она сказала, что я ничтожество… что она жалеет о том, что вышла за меня… ослушалась отца… если бы не вышла, у нее было бы множество чудесных вещей, таких как… и знаешь, я понял, что моей Маргарет больше нет. А есть… есть чудовище. Из-за вас!

— Разве мои родители виноваты были в том, что имели?

Ему не нужны возражения, но и молчать Ийлэ не способна.

Она сильнее вжимается в стену, а стена поддается, становясь мягкой. Стена готова поглотить ее. Защитить. Но пока рано… человек занят разговором, настолько занят, что почти забыл про саквояж.

— Твою Маргарет свела с ума зависть, а не мои родители.

— И Мирра… моя маленькая девочка превратилась… я не позволю им испортить Ниру… я заберу ее, — доктор очнулся и взялся за ручку. — И тебе не позволю. Я не ненавижу тебя. Ты, быть может, честней многих… и тебе не будет больно. Я обещаю.

— Все-таки убьешь.

Убьет.

Ему нужно убивать, и он ищет причину, которая оправдает эту противоестественную потребность. Он слишком слаб, чтобы признать, что ему просто-напросто нравится причинять смерть.

— И даже не заглянешь? — Ийлэ склонила голову к плечу.

Страха не было.

Самое время бояться, но… она наверное, слишком устала бояться. И теперь просто ждала… и дом понял, дом поможет Ийлэ… не только ей.

Дом не любит людей, но дети — иное…

И ребенок на ее руках затих, он ухватился ртом за пуговицу на рубашке и жадно ее обсасывал. Голодный. И мокрый. И надо бы заняться им, но еще не время.

— Я ведь могла и обмануть.

— Саквояж… я знаю этот саквояж. Я видел, что в него складывали… — он замер.

Страшно?

Правильно. Пускай ее боятся. Или не ее, но обмана.

— Ты не стала бы рисковать… не стала бы… — он оглянулся, убедившись, что Ийлэ не собирается исчезать, по-прежнему стоит, прижимая к себе слишком хрупкое тельце чужого ребенка. — Нет, не стала бы… ты хочешь, чтобы я открыл сумку? Хочешь…