Маргарет Уэйс - Драконы Погибшего Солнца

И Лаура унеслась на кухню, чтобы наполнить тарелку отца. Карамон с изумлением смотрел ей вслед. На протяжении последних двух месяцев он каждое утро завтракал с этим молодым человеком, они, можно сказать, почти подружились, однако Карамон ничего про него не знал, а эта девчонка, которая не перемолвилась с рыцарем ни одним словом, кроме как «подать ли вам к чаю сахару?» или «что вам угодно на завтрак?», знает чуть ли не всю его биографию.

– Ох уж эти женщины! – вздохнул Карамон, нежась в солнечных лучах. – Я в свои восемьдесят лет понимаю их ничуть не лучше, чем когда-то в шестнадцать.

Из кухни появилась Лаура. Подав отцу тарелку, одну половину которой занимала огромная яичница, а другую аппетитная горка румяного картофеля с приправами, девушка снова поцеловала отца и вернулась к своим хлопотам.

– До чего она напоминает мне свою мать! – растроганно пробормотал Карамон и продолжил завтракать.

Герард Ут-Мондар шагал по улицам, погрузившись в мысли о женщинах. Он не мог не согласиться с Карамоном в том, что женщины – создания не совсем понятные для мужчин. Правда, при этом Карамон любил их, а Герард не только не любил, но даже не доверял им. Однажды, когда ему было лет четырнадцать и он впервые вышел из дому после болезни, погубившей его внешность, одна соседская девчонка рассмеялась ему прямо в лицо и заявила, что он «ну вылитая жареная морда».

Захлебываясь слезами, он кинулся к матери.

– Не обращай внимания на глупую крошку, мой мальчик. Ничего она не понимает. Когда-нибудь женщины будут любить тебя, – помолчав, добавила она в странной задумчивости. – В конце концов, ты ведь очень богат.

Теперь, четырнадцать лет спустя, ему по-прежнему случалось просыпаться ночью от того тонкого, насмешливого девчоночьего смеха, и его душа сжималась от унижения и стыда. В ушах его звучало материнское утешение, и стыд сменялся гневом, который обжигал тем сильнее, что она оказалась права. В восемнадцать лет «глупая крошка» стала строить Герарду глазки, очевидно хорошо поняв, что богатство способно превратить уродливый репейник в прекрасную розу. Он получил большое удовольствие, высмеяв ее кокетство. И с того дня стал подозревать, что любому заинтересованному женскому взгляду он обязан только своим богатством, а за сладкими улыбками и льстивыми словами скрывается отвращение.

Убежденный, что лучшей защитой является нападение, Герард окружил себя неприступной крепостью, чьи стены и башни усеивали зубцы ядовитых насмешек, чьи острые шпили прятались в облаках высокомерия и которую окружал глубокий ров угрюмой обидчивости.

Цель была достигнута. И умозаключения Лауры были более правильными, чем чьи-либо еще. Герард Ут-Мондар действительно принадлежал к одной из богатейших семей Палантаса, возможно самой богатой на Ансалонском континенте. До Война с Хаосом его отец, Мондар Ут-Альфрик, владел самыми процветающими верфями города-порта Палантаса. Предвидя будущий опасный подъем Рыцарей Тьмы, господин Мондар мудро обратил свою собственность в звонкую монету и перебрался с семьей на Южный Эргот, где основал судостроительную компанию, дела которой пошли в гору.

Мондар Ут-Альфрик был весьма влиятельной фигурой среди Соламнийских Рыцарей. Он жертвовал на содержание Рыцарства более значительные суммы, чем кто-либо другой. И он позаботился о том, чтобы его сын стал рыцарем, равно как и о том, чтобы должность Герарда была самой безопасной из наилучших и наилучшей из безопасных. Мондар никогда не интересовался тем, чего же хочет от жизни сам Герард, и считал само собой разумевшимся, что тот мечтает стать рыцарем. И тот тоже считал это наилучшим для себя поприщем – до самой ночи Посвящения в рыцарское звание. В ту ночь во время бессонного бдения над оружием молодому человеку было видение, которое оказалось не видением славных и заслуженных побед на полях сражений, а видением меча, бесцельно ржавевшего в ножнах, мелочных поручений и службы по охране Усыпальницы, не нуждавшейся в охране.

Но было уже поздно. Отказаться от Рыцарства означало нарушить семейную традицию, восходившую предположительно к самому Винасу Соламну. Отец отрекся бы от него и навсегда возненавидел. Мать, которая уже разослала не одну сотню приглашений на торжественный бал по случаю Посвящения, слегла бы в постель на целый месяц. И Герард решился. Он принял участие в церемонии, принес обеты, которые считал бессмысленными, и надел доспехи, ставшие ему веригами.

С тех пор миновало более семи лет; один год у него отняла «почетная» служба по охране Усыпальницы. До этого он заваривал крепчайший чай и переписывал письма для своего командира на Южном Эрготе. Он обращался с просьбой назначить его в Оплот и уже должен был отправляться туда, когда город был внезапно атакован Неракскими Рыцарями, и его отец позаботился о том, чтобы сына послали, в Утеху. Войдя в караулку, Герард счистил грязь с сапог и сменил дежурного на ненавидимом и презираемом им посту почетной стражи перед Усыпальницей Ушедших Героев.

В архитектурном плане это сооружение представляло собой простой и элегантный комплекс, построенный гномами из белого мрамора и черного обсидиана. Окружали его посаженные эльфами деревья, которые цвели круглый год. Внутри покоились тела Таниса Полуэльфа, героя, павшего в битве у Башни Верховного Жреца, и Стила Светлого Меча, сына Стурма и героя последней битвы против Хаоса. Здесь также находились тела других рыцарей, которые сражались против Отца Богов. Над входом в Усыпальницу было выгравировано единственное кендерское имя – Тассельхофа Непоседы, героя Войны с Хаосом.

Кендеры со всего Ансалона собирались сюда, чтобы отдать дань уважения своему герою. Они устраивали на лужайке пикники, распевали песни о «дядюшке Тасе» и потчевали друг друга различными историями о его подвигах. К сожалению, через несколько лет после создания Усыпальницы кендеры почему-то решили, что сувениры, взятые отсюда, должны приносить удачу. И начали являться к мемориалу с долотами и стамесками, вследствие чего памятник вскоре приобрел вид обгрызенного мышами куска сыра; это вынудило рыцарей обнести его кованой решеткой.

Солнце жарко припекало, и Герард в своем тяжелом вооружении чувствовал себя бифштексом на сковороде, когда медленным и торжественным шагом маршировал вдоль Усыпальницы. Сто шагов до центра мемориала и столько же в обратную сторону; другой часовой приближался к центру с противоположной стороны. Поравнявшись, они салютовали друг другу и опять расходились. Повернувшись, полагалось отдать салют Ушедшим Героям, после чего снова направиться к центру. И опять сто шагов в одну сторону и сто шагов в другую. Раз за разом.