Надежда Мамаева - Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера (СИ)

Вот и бдел Хрик за добром, да и за молодыми обозниками заодно, нет — нет, да и косящими в сторону гитарных перезвонов.

— Достопочтенный герр [9] Надежда Мамаева Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера ЗАВЕРШЕНО Хривроник! К Вам с разговором путники.

Парнишка в добротной меховой безрукавке коротко поклонился и, дождавшись одобрительного кивка караванщика, споро шагнул из освещенного костром круга, впрочем, не оставив хозяина наедине с незнакомцами — мало ли что — а остался приглядеть, для пущей важности положив руку на оголовье заправленного за пояс топора.

На смену отроку пришел высокий худощавый блондин. Одет мужчина был откровенно — бедняцки, но высокомерия во взгляде хватило бы и на дюжину казнокрадов. Затянувшаяся пауза грозила и вовсе перейти в неприлично — немую сцену: караванщик, как человек, которого собирались просить (а с чем еще мог пожаловать знатный оборванец?), не собирался облегчать задачи пришлому, и начинать разговор первым. Илас же, как не привыкший гнуть спину в поклонах и одалживаться, подбирал слова, не идущие в разрез с его гордостью.

— Не откажите, досточтимый герр Хривроник, выслушать просьбу двух путников — наконец‑таки промолвил блондин.

— И в чем же эта самая просьба будет? — хитро прищурился Хрик. В клубах дыма его лицо, и без того обманчиво — добродушное, и вовсе расплывалось, вызывая у Вассы ассоциации с блинами, что пекли накануне сжигания чучела Ульраны — зимы.

— Разреши нам присоединится к твоему каравану, — сказал, как в Илреть нырнул, Илас.

Обозник причмокнул, выпуская очередной клуб едкого дыма, покрутил трубку в руках и задумчиво произнес:

— Нет.

О причинах отказа Илас спрашивать не стал — не было привычки у него просить, а уж выпрашивать милости и подавно. Да и Васса понимала: не такой перед ними был человек, чтобы менять свое решение.

Выйдя за обозный круг, двое переглянулись. В голове каждого из них был вопрос: 'Стоит ли пытать счастья у цыган?' И если Вассария склонялась к тому, что стоит, то Илас — пробовать незачем. Однако, озвучить свою позицию мужчина не успел. Девушка поддернула юбки и решительно направилась туда, где так красиво плакала о потерянном гитара.

— Эйрла, ромалы! — голос звонкий, озорной, будто и не провела целый день в седле, а только что выпила хмельного вина и готова станцевать. — Заботливой ночи и легких дорог!

Мысленно Васса себя похвалила. Так и надо. Дед как‑то рассказывал о цыганах, вернее, об одном из кочевого братства, который и научил его многим шулерским приемам. О той босяцкой поре старик Хайроллер вспоминал редко. И сейчас эти‑то воспоминания девушка старательно воскрешала в памяти. Что и как стоит сказать, как посмотреть, чего дождаться.

— Ай — ней, ты глянь, Земар, какую красавицу к нам занесло, — смуглая женщина сверкала монистами и тремя парами серег в ушах. Про такую язык не повернется сказать 'толстая', точнее всего будет — 'хозяйка'. Хозяйка себе, своей дороге и своей жизни. Хитрая? Скорее мудрая, она за одно мгновение оценила пришедших.

Если про мужчину, что стоял чуть поодаль, ей было все ясно, то девушка оказалась клубком, в котором перемешалась пряжа разных цветов. И не разобрать, какая же из нитей основная, а какие накручены заботливой хозяйкой — судьбой поверх основного мотка.

Земар, степенный мужчина с курчавой бородой, в которой основательно поселилась седина, перебирал струны, искоса поглядывая на пришлых. Эка невидаль, чужаки? А вот то, что девка говорит, как своя, таборная, насторожило. Жила среди цыган? Иль ушла следом за кем в табор? То, что не рожденная в кибитке — это видно.

— Красавицу не по глазам привечать надо, и не по лицу. Женская красота, она в танце видна. Сможешь сплясать так, чтобы душа наизнанку вывернулась?

Необычный диалог. Притихли и остальные, гревшиеся у костра. Стало интересно. Земар — конокрад редко чужаков привечает, чаще наоборот. Если какие залетные драгуны придут послушать песен, да посмотреть на молодых красавиц табора, то лишь зыркнет. И всем понятно: ублажить, напоить, заговорить… а там уж вояки сами все деньги отдадут. На тех, что погадать приходили, цыган и вовсе не смотрел. Мало ли дурех и дураков по свету ходит? Наплести им о том, что было и чего не было, любая дочь дорог может. С теми же, кто коней покупал и серьезные дела заказывал, Земар говорил особо и сразу отдельно, не при таборе. Эти же — вроде и чужие, но…

Лицедейка сумела поймать это ощущение. Недоверие, подкрепленное интересом. Так собаки, впервые встретившиеся, принюхиваются к родичу, решают, то ли сцепиться сварой, то ли побежать бок о бок. Она поняла, что от того, сумеет ли станцевать так, как ожидает ромал, сидящий с гитарой, зависит, примут ли их или даже не стоит рот открывать с просьбой.

О том, что вести себя здесь стоит как‑то по — другому, нежели с обычными обозниками, Илас подозревал, но вот как это 'по — другому' не представлял даже в общих чертах. Поэтому, не понимавший ничего в происходящем, счел за лучшее вообще не открывать рта.

Девушка меж тем в полном молчании обошла костер по кругу. 'Танцевать с душой наизнанку? Это как? Не паркетный это танец и не народный, какой тогда?' — мысли суетливо сновали в голове Вассы стаей встрепанного воронья. Наконец она плюнула, решив: ' Будь что будет'.

Не дожидаясь первого гитарного аккорда, девушка топнула ногой, не как капризная фьеррина, привлекающая внимание, а с силой. Звук резкий, глухой, отчетливый, как удар молотка, забивающего гвоздь в крышку гроба. Вассария будто признавалась в затаенной душевной боли. Поднеся ладони к левому уху, хлопнула несколько раз до звона, пронзительного в вязкой тишине.

Гитара ворвалась стремительно, рваным ритмом, словно откликаясь на хлопки. Земар прищурил глаза, выводя первые аккорды, и внимательно посмотрел на девушку. Он про себя одобрительно кивнул. Начала правильно. Это только для стороннего зрителя цыганский танец шумен, пестр и смешлив. У костра, меж своими, песни другие. О родине, которой больше нет, о том, что свобода лучше оброчной лямки, о бедах и горестях кочевых, о том, что рвет душу.

Вассу понесло: подобрав юбку так, чтобы были видны ноги до середины икры, она дробила музыку на стук каблуков. И не важно, что каблуки эти были в полпальца толщиной, истертые. Да и обувь велика. Прямая спина. Взгляд гордый, не сломленный. Такой бывает у человека, за спиной которого все мосты сожжены.

Убыстряющийся ритм и резкий поворот верхней частью корпуса, так, что концы шали, размотавшиеся, летят вороньими крыльями в стороны, выпуская на свободу водопад волос девушки. Резкое, надсадное, не пение, крик:

— Иль лямаар! — голос со старческой хрипотцой, надтреснутый. Так кричит летящий с обрыва. Это вступила в диалог третья, та самая цыганка, что приветила Вассу.