Дмитрий Ахметшин - На Другой Стороне

Доминико скрестил руки на груди. Длинные рукава его полоскались в воздухе.

— Только через мой труп.

Влага испарялась с растений и лёгкой дымкой висела между небом и землёй, будто оставленный нерадивыми рабочими строительный материал для миражей и грёз наяву. Дождя больше не предвиделось, и Денис стряхнул с плеч плащ, заставил то же самое сделать Максима. Он ощущал в себе обязанность опекать брата: беспомощное состояние, в котором тот сейчас пребывал, тяготило его куда больше, чем невозможность вернуться домой.

— Идём к людям, — повторял Максим. Глаза его горели лихорадочным огнём какой-то безумной надежды. Доминико грустно качал своим колпаком и парил впереди, как большой восклицательный знак. — У них там есть козлятки. И свежее молоко. Знаете, что мне нравится в человеческих поселениях? Люди там всегда добры к детям и греют их своим теплом. Наверное, они даже не разбирают, кто чей ребёнок, а просто-напросто добры ко всем подряд.

— Уж англичане то… — непонятно сказал Доминико, покачав головой.

— Я жил какое-то время у одной тётушки, возле холмов Королевы Виргинии, — продолжал лопотать Макс, не обращая ни на кого внимания. За пуговицы его платья забилась земля, треуголка сидела на голове косо и нелепо. — Она была пастушка, и она…

Путеводного огонька не было видно совсем. Тем не менее, ни Макс, ни Доминико как будто не испытывали сомнений в том, что он всё ещё существует, что это не было галлюцинацией, играющей на каком-нибудь отполированном ветрами булыжнике солнечным лучом. Путники вплотную приблизились к лесу. Было ощущение, что они видят множество молчаливых, стоящих вплотную друг к другу людей, с лицами, скрытыми скорбной зелёной вуалью, в шляпах и фуражках, а потом вдруг это ощущение пропало, истаяло, как туман, оставив после себя еловую поросль, кротко касающуюся губами проходящих мимо ребят.

— Это земли англичан, — тоном школьного учителя начал Доминико. — Они приплыли сюда почти восемьдесят лет назад и обосновались на острове, называемом «Роанок». Испанцы, мои дорогие испанцы к тому времени уже продвинулись так далеко вглубь континента, что англичанам только и оставалось, что бесноваться и произносить нам вслед проклятия.

— Тебе-то что, — насмешливо сказал Максим. — Ты всю жизнь сидел на берегу.

— Ну и ладно, — казалось, если бы старик мог вдыхать воздух, мальчикам бы сейчас нечем было дышать. — Зато вы, англичане, остались с носом. Известно, что лучшие и самые успешные золотоискатели — испанцы. Кто, если не мы, покорили десятки племён сиу, которые не желали склониться перед героической реконкистой и отдать нам свои богатства.

— Он не англичанин, — сказал Денис. — Он из России.

Сказав это, он всерьёз задумался.

— Или ещё нет… не знаю, какой сейчас год. Может, мы сейчас в прошлом. Наш с Максом город, Выборг, раньше принадлежал шведам. Они построили часовую башню и крепость.

— Не представляю, где это, — сердито сказал Доминико. Подумал немного и прибавил: — У меня весьма обрывочные знания о том месте, откуда мы родом. И у тех людей, с которыми я общался, тоже. Удивительно, что и ставшая для меня родной земля является большой тайной. Это земля, на которой мы — пришельцы и завоеватели…

— А ты? — перебил Денис. — Когда ты здесь оказался? В какое время?

— С рождения мальчик, — сказал призрак. — С рождения. Моя мать была на сносях, когда наш корабль причалил к скалам Вольного Морехода на западе. Маяк построили почти в сотне миль оттуда, а первым (и, судя по всему, не последним) смотрителем его был я. Мама умерла от неизвестной болезни, отец сгинул. Ушёл с другими бравыми воинами вглубь континента и не возвратился. В пятнадцать лет я воображал себе как он прорубается сквозь джунгли. Потом прорубается обратно, неся на спине целую корзину золота. В двадцать я начал подозревать, что он давно бы уже вернулся, если б мог и если бы хотел. В тридцать я уже почти забыл про него. У меня был собственный маяк, и ко мне теперь спешили морские капитаны.

— Пожалуйста, расскажи ещё, — попросил Денис. — Ты сам его построил?

— Конечно, нет, — фыркнул Доминико. — Маяк был нужен, потому как единственная на западном берегу удобная бухта была зажата с двух сторон опасными скалами. Нужен был ориентир. Тогда-то и начали возводить маяк. А к тому времени, как ему потребовался смотритель, я был уже достаточно взрослым. Я, быть может, и хотел быть воином и охотиться за сокровищами, но хромых, увы не берут в отряды. Никто не хочет возиться с калечными, каким я был с рождения. Со временем я, конечно, свыкся. Маяк заменил мне ногу, стал моим костылём. Я спускался и поднимался по его лестнице по десять раз на дню, знал каждую ступеньку, и мог назвать её по данному мной же имени… ну а что ещё оставалось делать, если людей я видел один раз за лунный цикл?

Заканчивая свою историю, Доминико зло сказал:

— Я полюбил свой маяк, полюбил тёплый свет, на который летят насекомые со всей ночи… летят и сгорают. Какой запах там стоит вы, детишки, не представляете. Я изучил травничество по экземплярам, которые росли в шаговой доступности, умею предсказывать настроение моря по тому, как морщится его кожа. Вся моя жизнь прошла в одном месте, понимаешь, малыш, и я разучился об этом жалеть. Когда мне было тоскливо, я шёл удить рыбу. Этот маяк родился со мной и со мной же умер, потому что со временем стал никому не нужен. Бухту забросили — флот Испанской Короны разросся до таких размеров, что кораблям было трудно развернуться в этой луже — а колония захирела. То, что его вновь зажгли, могло бы значить, что форт Святой Марии вновь наполнился жизнью, но…

— Но — что? — спросил Денис.

Доминико ничего не ответил, а Максим, убежавший далеко вперёд, закричал:

— Что вы там застряли? Идёмте, идёмте же!

Какое-то время спустя Доминико вновь вернулся к рассказу об англичанах. Кажется, они, «вторые, неправые», как он их называл, не давали почтенному испанскому брюзге покоя.

— Жизнь на острове Роанок не была гладкой: первая экспедиция бесследно исчезла. Сиу — народ неспокойный. Они, знаешь ли, далеко не всегда долго извиняются перед тобой, перед тем, как вонзить в грудь копьё.

— Это потому, что вы умудрились рассориться с каждым племенем, — огрызнулся Денис, вспомнив любимые книжки про индейцев. Что ни говори, а ситуация казалась очень похожей. — И с теми, кто поднимал луки, и с теми, кто протягивал ладонь мира.

Максим, не сбавляя шага, метко добавил:

— Вторые всегда пожинают плоды того, что засеяли первые. А воины умеют сеять только одно — вовсе не рожь.

Призрак, кажется, решил стоять за свой народ до конца. Пусть он не мог при жизни служить реконкисте руками и делом, в словесных баталиях он был упрямец, каких поискать.