Вера Космолинская - Город Сумерек

— Да, я уже знаю. Но я помогу тебе.

Среди странного живого молчания мы вошли в Башню, после долгого пути, о котором не стоит рассказывать.

Мы приблизились к центральной колонне. К гнездам, расположенным кругом, в которых находилось девять мечей.

— Три из них ненастоящие, — сказал Хоннор. Я кивнул, и мы поместили три настоящих меча в остававшиеся гнезда.

— Это значит, что Дома должны пасть, — подумал он снова.

— В них просто исчезнет необходимость.

Он кивнул, соглашаясь.

— Я должен провести ритуал.

Я поймал его мысленную улыбку.

— Ты можешь получить почти вечную жизнь с этим ритуалом, выпить жизнь из меня и целого Города.

— Могу, — согласился я.

— Удачи, Хранитель, — сказал он спокойно, и ушел. Я остался в Башне совершенно один. Ее шпиль тянулся к Алмазной звезде в самой середине небес. Эта звезда отражала свет солнца, когда оно проходило по небу над Городом. Но солнца мир не видел слишком долго, заклятья скрыли его вечной тенью. То, что прежде сжигало, но теперь уже нет. Все вернулось давным-давно к порядку вещей — за границами наших заклятий. Я смогу снять не все. Солнце вернется в мир, но будет бледной тенью того, что могло быть. Того, что должно быть. Зато это позволит остаться в живых тем, кто еще жив. В этот мир никогда не вернутся все краски. Но он больше не будет умирать, и для мира, забывшего, что значит цвет, он будет ярким. Я сделаю так, чтобы все произошло не сразу, чтобы яркость нарастала со временем, постепенно, хотя уже завтра здесь увидят первый бледный рассвет. Я коснулся всех мечей, произнес слова, бывшие девизами Домов, повторял их снова и снова, в резонансе с дрожью земли и небес, пока их мощь не окутала Башню как сияющий кокон, пока она не загудела от их туго натянутых струн, за которые осталось лишь дернуть. Или коснуться их с нежностью, чтобы они запели. Чтобы рассыпались части Домов, чьи шпили устремляли заклятия ввысь, чтобы пошатнулась, теряя алмазы, сама Башня. Я успел еще посмеяться, что поменял Дом Хрусталя на Дом Алмаза, а затем утратила свою мощь и Башня, и растворился я сам — возвращая заемную силу тому, кому она принадлежала, без остатка и сожаления.

Я растворился, и моя жизнь прекратилась. Но не полностью. Я стал призраком, одним из тех, кого мы видели в Пустошах. Люди этого мира, по крайней мере, его правители, обрели не только долгую жизнь камня, сами наши души стали чем-то более тяжелым и плотным, и мы все еще оставались в этом мире, кто знает, на какой еще безумный срок. Очень надолго. И вот ирония судьбы — я знал, что нас легионы. Но мы никогда не видим друг друга, мы можем увидеть лишь нечто более плотное, чем мы сами. Морион — черный хрусталь — камень, позволяющий говорить с умершими. Но теперь мы можем говорить только с живыми. Ободрять их, нашептывать в снах, подсказывать что-то, оставаясь невидимыми и незамеченными. Они не догадываются, когда я нахожусь рядом, и принимают мои слова за свои мысли. Прошли столетия. Бледные рассветы неуклонно становятся ярче. Город разрастается, их теперь много, этих городов. Жизнь распространяется все дальше и дальше. Она становится короче, но полней и энергичней, в ней столько всего, о чем мы могли только грезить. Хоннор тоже давно ушел в страну теней, и уверен, он умеет ободрить их еще лучше, поднимая боевой дух, внушая задор и волю к жизни. Где-то, я знаю, бродит и Оливин, шепча им всем нечто совсем иное, смущая, разливая яд ненависти и болезненной обиды, страха, заставляющего отнимать чужое, чтобы спасаться в одиночестве. Но лучшие сны людям, я знаю, навевает Фаенна. Я никогда не вижу ее саму, но замечаю отражение ее света в блеске их глаз, в их улыбках, в их поступках, и я знаю, что она рядом. И надеюсь, она тоже читает мои послания в их мыслях, и узнает то многое, о чем мы так и не заговорили. И едва ли хоть один из нас сожалеет о том, что мы сделали.

19.1.2012