Робин Хобб - Странствия Шута

Осторожно , - предупредил Волк-Отец.

– Я ему не доверяю, – ответила я одними губами.

– И я. Но у него есть еда.

Шун попыталась неслышно вытащить ноги из-под плаща, но Керф повернулся в нашу сторону и сказал:

– Я знаю, что вы там. Не бойтесь. Я пришел, чтобы отвести вас домой. Обратно к семье. Выходите и поешьте.

Несмотря на акцент, его голос казался приятным. Ох, как я хотела ему поверить. Шун легонько оттолкнула меня, давая понять, что пойдет первой. Она выбралась из-за занавеса корней и выпрямилась.

– У меня нож, – соврала она. – Если только попробуешь ко мне прикоснуться, я тебя убью.

– Я не такой, – спокойно ответил он. – Я не насилую женщин.

Она издала короткий злой смешок.

– Хочешь сказать, что ты не калсидиец? Или не мужчина? – съязвила Шун. Я не хотела, чтобы она его разозлила. Разве нельзя просто притвориться, что мы ему верим, пока не поедим?

– И то, и другое, – признал он и рассмеялся еще злее и горше, чем Шун. – Хотя мой отец согласился бы с тобой. Он говорит, что я слишком долго прожил под крылом матери, что меня надо было забрать у нее, когда мне стукнуло семь, как других его сыновей. Но он воевал, так что я оставался с ней до четырнадцати лет. Ни я, ни мать не были рады его возвращению.

Он замолчал, опустился на одно колено и перевернул вертел с птицей.

– Пять лет я позорил и разочаровывал его. В конце концов, он отослал меня под присмотром брата, чтобы этот налет сделал из меня мужчину, - на этих словах Керф с досадой покачал головой.

Он не смотрел на нас. Шун поманила меня рукой, чтобы я вышла из укрытия. Я повиновалась и, тихо выбравшись, замерла в отдалении среди теней.

– Я пойду, соберу еще дров для костра, – сообщил он и скрылся в темноте.

Мы услышали как заржала и переступила с ноги на ногу лошадь. Он успокоил ее несколькими словами и двинулся дальше. Шун стремглав метнулась к ручью и перепрыгнула через него. Я тут же последовала за ней. Она упала на колени рядом с костром.

– Еще сырое.

– Мне все равно, – отмахнулась я.

Шун выхватила птицу из огня и начала размахивать вертелом, чтобы немного остудить мясо, но тушка соскользнула и полетела в снег. Я кинулась к ней, подхватила и разорвала пополам. Местами мясо было обжигающим, местами холодным от снега, а местами – просто сырым. Мы жадно ели стоя, не обращая внимания на слишком горячие куски. Я слышала, как Шун глотает, и как хрящики хрустят у нее на зубах. Птица была небольшой, и мы быстро покончили с ней, но я испытала ни с чем не сравнимое облегчение – голод отпустил.

– Лошадь, – скомандовала Шун.

Я не хотела покидать костер, но знала, что она права. Меня совершенно не смущало то, что я собиралась украсть лошадь у человека, который поделился с нами пищей. Я поспешила за Шун туда, откуда доносились звуки животных. После света огня моим глазам понадобилось время, чтобы приспособиться к темноте. Лошадей было две: гнедая и белая, обе стреножены. Их седла лежали неподалеку. Я беспомощно посмотрела на Шун. Раньше мне никогда не приходилось седлать лошадь.

– Осторожно, – шепнула я, когда она опустилась рядом с передними ногами белой лошади. Я наблюдала, как она ощупывает веревки.

– Не понимаю, как их распутать.

– Так сними варежки.

Я пыхтела над седлом, которое едва могла приподнять, чтобы подтащить к лошади, и не имела представления, как закинуть его на спину коня.

– Они завязаны на узел?

– Нет, там есть застежка, – раздался спокойный голос Керфа прямо позади нас. – Сейчас положу дрова у огня и помогу вам оседлать лошадей. Если вы действительно хотите ехать верхом в темноте.

Мы замерли. Мне было немножко стыдно. Шун поднялась.

– Я тебе ничего не должна. Ты был вместе с теми, кто похитил нас. И хоть теперь ты пытаешься исправить то зло, что нам причинили, мы не в долгу перед тобой.

– Я знаю, – он подошел к костру, бросил рядом дрова, сел на корточки и подложил в огонь ветвь. Казалось, он не заметил, что мы съели птицу, которую он жарил. – Я здесь лишь по одной причине: чтобы отвезти вас обратно к вашим людям.

– И ты ничего не ожидаешь от меня взамен? – язвительно поинтересовалась Шун.

– Нет, – он простодушно взглянул на нее. – Не буду лгать: я считаю тебя красивой. Об этом ты и так догадалась по моему взгляду. Но я понимаю, что ты ничего не должна мне. Я не попытаюсь тобой воспользоваться.

Этими словами он совершенно обезоружил нас. Мы неуверенно вернулись к костру. Я вытянула к огню перепачканные руки и ощутила на лице тепло. Пожиток у него было достаточно: он расстелил рядом с огнем одеяло для нас с Шун. Мы потеснились, чтобы уместиться на нем вместе, но так было только теплее. Себе он постелил с другой стороны костра.

– Я все равно ему не верю, – шепнула я Шун, уже засыпая. Она не ответила.

Калсидиец умел добывать пищу. Когда мы проснулись следующим утром, он уже развел огонь и жарил на нем тощего зимнего зайца. Я не двигалась, свернувшись под своим тяжелым плащом, и наблюдала, как он возится с луком и стрелой, которой убил зайца. Я подумала, не он ли стрелял в нас с Персиверансом, когда мы убегали. Не он ли подстрелил моего друга. Мне все еще было тяжело вспоминать события того дня. Те мгновения, когда я была во власти туманного человека, совершенно стерлись. Но я была уверена, что они не вернулись искать мальчишку, которого подстрелили. Я мельком видела его и надеялась, что он вернулся в Ивовый Лес, и не был тяжело ранен. Неожиданно я вспомнила мертвого Ревела, распростертого посреди коридора, и судорожно всхлипнула. Шун проснулась.

– Что случилось? – воскликнула она и быстро села, буравя взглядом Керфа.

– Они убили Ревела, – выдавила я.

Она перевела на меня сердитый взгляд:

– Убили? – переспросила она сухо, но в ее словах не было вопроса.

Мы с Шун мало говорили о том, что испытали и что видели в тот день. Нас слишком одурманивал коричневый суп, и озабочены мы были лишь тем, чтобы дожить до следующего дня. Нас не оставляли наедине, чтобы мы могли обсудить то, чему стали свидетелями. Ни одна из нас не хотела изливать душу на глазах у захватчиков.

– Хватит плакать, – одернула меня Шун.

Столь резкий упрек означал, что она все еще считает Керфа врагом. А раз так – нельзя выказывать слабость.

Она права.

Я отвернулась, вытерла слезы о капюшон и медленно села. Двигаться было мучительно: все мышцы болели, а холодный воздух проникал под одежду. Мне хотелось плакать. Броситься наземь, вопить, рыдать и кричать.

– У меня только одна кружка, – извинился Керф. – Придется использовать ее по очереди.

– Для чего? – спросила Шун.

– Для бульона из талой воды и вчерашних птичьих косточек. Будем подогревать по одной кружке за раз.

Шун не ответила ни упреком, ни благодарностью. Мы поднялись, поправили одежду и вместе отряхнули и скатали одеяло. Она протянула его мне, словно заявляя калсидийцу, что оно теперь наше. Если он и заметил этот жест, то не подал виду.