Робин Хобб - Странствия Шута

Я тепло и уютно свернулся в логове. Безопасность. Я устал, и если слишком часто двигаюсь, то ощущаю следы зубов на моей шее и спине. Но если я лежу спокойно, то все хорошо.

Вдалеке охотится волк. Он охотится один. Его песня ужасна – это песня безысходности и усталости. Это не громкий вой волка, призывающего свою стаю. Это отчаянное тявканье, короткие завывания затаившего дыхание хищника, который знает, что его добыча убегает. Ему следовало бы охотиться молча, чтобы сохранить остатки сил для бега, вместо того, чтобы подавать голос.

Он так далеко. Я плотнее свернулся в своем теплом логове. Здесь безопасно, и я хорошо питаюсь. Я чувствую затухающую симпатию к волку без стаи. Я вновь слышу его прерывистое тявканье, и знаю, что холодный воздух устремился вниз по его сухому горлу, что он мчится через глубокий снег, вытягиваясь всем телом, пластаясь сквозь ночь. Я очень хорошо это помню, и на какое-то болезненное мгновение я становлюсь им.

- Брат, брат, приходи, бежим, поохотимся, - умоляет он меня. Он слишком далеко, и мне больше не удается разобрать ни слова.

Но мне тепло, я ощущаю усталость и насыщение. Мой сон становится глубже.

Я проснулся в своей комнате, вынырнув из сна, в котором мы охотились с волком. Я лежал неподвижно, с беспокойством ощущая исчезающую угрозу. Что меня разбудило? На кого нужно было охотиться?

А потом я почувствовал запах горячей еды, бекона, пирогов и живительный аромат чая. Я полностью проснулся и сел. Шум, разбудивший меня, оказался звуком захлопнувшейся двери. Эш вошел, поставил поднос, разжег огонь и подбросил дров, взял мою грязную рубашку, и сделал все это так тихо, что я даже не проснулся. Я содрогнулся от страха. Когда я стал настолько самодовольным и беспечным, что позволяю себе спать при посторонних в комнате? Где вся моя осторожность?

Я сел, поморщился и потянулся к спине. Раны затянулись, но к ним прилипла мягкая ткань. Я собрался с духом и сорвал ночную рубашку, все еще ругая себя за крепкий сон. Эх. Слишком много еды, слишком много выпивки и истощение после исцеления Скиллом. Я решил, что учитывая все эти факты, простительно позволить себе немного небрежности. Но это не помогло полностью избавиться от недовольства собой. Я подумал, сообщит ли Эш о моей оплошности Чейду, похвалит ли он парня, а может быть они еще и посмеются надо мной?

Я встал, осторожно потянулся и приказал себе прекратить вести себя как ребенок. Да, Эш принес мне завтрак, пока я спал. Просто смешно, что это беспокоит меня.

Не думал, что мне захочется есть после ночных излишеств, но усевшись за стол, понял, что голоден. Я расправился с едой, затем решил проведать Шута, прежде чем снова отправиться спать. Работа Скиллом прошлой ночью утомила меня намного больше, чем все, что я делал последнее время. А Шут также измучен этим исцелением?

Я запер входную дверь своей комнаты, привел в действие пусковой механизм секретной двери и начал осторожно взбираться по лестнице, снова в сумеречный мир свечей и горящего очага. Я задержался у входа в комнату, слушая треск и бормотание огня, легкое бульканье в горшке на каминном крюке и ровное дыхание Шута. Все намеки на проделанную ночью работу исчезли, остались только ворох чистых повязок на поцарапанном столе Чейда и баночки с мазями и болеутоляющими отварами. Там же лежали четыре свитка. Чейд, как всегда, ничего не упускает.

Я стоял и некоторое время смотрел на Шута. Он лежал на животе, немного приоткрыв рот. Лорд Голден был очень красив. Я с сожалением вспоминал утраченные черты его гладкого лица, его светло-золотые волосы и янтарные глаза. Теперь же его щеки были исполосованы шрамами, набухшие веки прикрывали глаза. Большая часть волос не выдержала недуга и лишений, а те, что остались, были короткими и сухими, как солома. Лорд Голден ушел, но мой друг все еще был здесь.

- Шут? – позвал я мягко.

Он то ли застонал, то ли вскрикнул, слепые глаза распахнулись, и он вскинул руки, защищаясь.

- Это всего лишь я. Как ты себя чувствуешь?

Он глубоко вдохнул, собираясь ответить, но вместо этого закашлялся. Едва откашлявшись, он хрипло произнес:

- Лучше. Мне так кажется. То есть в некоторых местах боль немного затихла, но та, что осталась, все еще довольно сильно меня беспокоит, и я не знаю, стало мне лучше или, может, я привык игнорировать боль.

- Ты голоден?

- Немного. Фитц, я не помню, чем закончилась прошлая ночь. Мы говорили за столом, а теперь я проснулся в кровати, – его рука ощупала спину и осторожно коснулась повязки. – Что это?

- Нарыв на твоей спине открылся. И пока ты не чувствовал боль, я вычистил и перевязал рану. И еще несколько других.

- Они болят меньше. Напряжение ушло, – признался он. Было больно наблюдать, как осторожно он придвинулся к краю кровати, стараясь делать как можно меньше лишних движений. – Ты не мог бы положить мне поесть? – попросил он спокойно, и в его голосе я услышал скрытую просьбу не смотреть на него.

Я отошел к камину, открыл крышку котелка и увидел там белые клецки в густом соусе из кусочков оленины и овощей. Это было одно из любимых блюд Кетриккен, и я подумал, что видимо она лично выбрала меню для Шута. Это было в ее стиле.

Пока я накладывал еду, Шут пробрался к своему креслу у камина. Он двигался с большей уверенностью, но все еще шаркал ногами и шарил в воздухе протянутой рукой; он пошатывался и слегка дрожал, но конечно не попросил меня о помощи. Дойдя до кресла, он опустился в него, но не стал облокачиваться о спинку, не позволяя своей спине расслабиться. Когда его пальцы потянулись к ложке, я спокойно сказал:

- Я бы хотел сменить повязку на спине, когда ты поешь.

- Если ты действительно хочешь это сделать, я не стану возражать. Я больше не могу позволить себе роскошь отказываться от таких вещей.

- Это правда. – сказал я, выдержав паузу. – Ты все еще балансируешь на грани жизни и смерти, Шут.

Он улыбнулся. Это выглядело некрасиво: шрамы на его лице растянулись.

- Если бы это была только моя жизнь, мой старый друг, я бы давно лег у дороги и позволил себе умереть.

Я ждал. Он начал есть.

- Месть? – спросил я спокойно.

- Жалкий мотив. Месть не отменит то, что уже сделано. Не восстановит разрушенное.

Мои мысли обратились к прошлому. Я говорил медленно, сомневаясь, что хочу делиться этим даже с ним:

- Как-то ночью я напился, рассуждал о жизни и ругал людей, которых давно нет. – Я сглотнул, – Я понял, что невозможно вернуться назад во времени и исправить то, что сделали со мной. Никто не может исцелить меня. И тогда я простил их.

- Но это разные вещи, Фитц. Баррич и Молли никогда не хотели причинять тебе боль. То, что они сделали, они сделали для самих себя, поверив в твою смерть. Для них жизнь продолжалась.