Алина Лис - Изнанка гордыни

— Я уже немного различаю контуры, — сказал он, сделав несколько шагов.

— Отлично, — я подхватил во вторую руку факел.

С первого взгляда стало ясно, что если в гробнице и находился храм, то никак не заброшенный. Ощерившаяся лучами фигура с круглым жертвенником в центре сияла уже знакомым лиловым светом. Восемь основных векторов и множество поменьше придавали ей сходство со снежинкой. Вдоль кромки каждого луча шла вязь рунических символов. Снова умбра, футарк и даже огам, о котором я помнил еще меньше умбры. Воздух над знаком гудел от напряжения.

— Что это значит? — спросил Рэндольф, когда я описал ему картину.

— Не знаю. Но мне это не нравится. Никогда не слышал, чтобы символ Хаоса Предначального применяли подобным образом.

Я мрачно уставился на фигуру, пытаясь понять, для чего и как ее могли использовать.

Руны и Хаос?

Воззвание к Хаосу — всегда молитва. Одержимый становится вратами, через которые в мир входит невозможное. Потому даже культисты столь редко занимают силу у своей мертвой богини. Результат никогда не предсказуем до конца, как и изменения, которым подвергнется одержимый.

Руны же — воплощенная структура. Самая понятная и логичная форма магии. И самая доступная, если у тебя есть мозги, конечно. Почти не требует силы, лишь умения абстрактно мыслить и простраивать цепочки смыслов. Именно на рунах происходит привязка энергетических комплексов (в просторечии “заклинаний”) к материальным объектам.

Но при чем тут, во имя Четырех, полные крови и секса темные камлания во славу Хаоса?

По правде говоря, я всегда относился к хаосопоклонникам, как к кучке клоунов. Модное увлечение для знатной, не понятой окружающими молодежи, не более. Ну хочется детишкам собираться порой в смешных балахонах, петь заунывные гимны и ощущать себя не такими, как все. Да ради богов, чем бы ни тешились. Реальных случаев приобщения к Черной через такие собрания можно посчитать по пальцам. Одно дело, твердить о власти Хаоса Предначального, который сожжет огнем и зальет кровью унылый мир отцов. И совсем другое — добровольно стать чудовищем, утратившим человеческий вид и суть.

По всему выходило, что в Разенне культ Черной приобрел неожиданные и настораживающие черты.

Я постарался максимально доходчиво и кратко изложить свои соображения Рэндольфу. Тут слушал, не перебивая, только кивал.

— Хорошо. Кстати, я почти вижу. Что будем делать?

— Не знаю. В подчинении твоего князя есть сильные рунические маги?

— Были до недавнего времени.

— Мудро со стороны служителей Черной. Хорошо, видимо мне лично придется разгребать эту кучу дерьма.

— Могу я чем-то помочь?

— Если не можешь достать перо и бумагу, просто не мешай.

Я погрузился в расчеты, ползая вдоль лучей и водя пальцем по руническим цепочкам.

Какие-то предварительные результаты приходилось чертить пальцем в пыли на камнях. Трижды я сбивался, приходилось начинать все почти с самого начала. Рэндольф стоял рядом и держал факел, а когда тот догорел, достал где-то второй и зажег.

— Очень странно, — объявил наконец я. — Я мало что понял, сути даже не касался, там месяц разбираться и лучше с гримуарами. Но по всему выходит, что это был ритуал призыва чего-то невероятно мощного. С наложением огромного количества ограничений и условий… О, Четырехпутье, они ведь не всерьез?! Она же мертва!

— Кто?

— Сам подумай, — я заговорил торопливо, стремясь успеть за жутковатым озарением. — Мы в святилище Черной Тары, парень! Зачем здесь заклятье, силы которого должно хватить на призыв самой адской из возможных тварей?! У этих культистов совсем нет мозгов!

— Они хотят возродить богиню? — впервые за вечер фэйри потерял невозмутимость. Дикость замысла потрясла даже его.

— Угу. Причем надо полагать, что остальных богов нам никто не вернет. Вот никогда не мог понять фанатиков. Мир, конечно, довольно поганое место, но не настолько, чтобы отдавать его Хаосу, — я еще раз окинул взглядом фигуру. — Хорошая новость: пусть я и не понял, как это работает, я понял, как это сломать. Но будет нужна твоя помощь.

— Что нужно делать?

— Дать немного крови. Руны на крови — самые действенные. Можно обойтись только моей, но лучше использовать несколько источников. Так что гордись, ты тоже в некотором роде станешь Стражем.

Он обнажил меч:

— Хорошо.

— Погоди! Осталось обговорить плату.

— Плату?

— Дружище Рэндольф, я хочу забрать то, за чем пришел сюда. Артефакт де Бриена должен до сих пор лежать в тайнике, если культисты не нашли его, в чем я сомневаюсь.

— А что я скажу князю?

— Правду. Или что-то придумаешь. Ну, решайся.

Он задумался, потом кивнул:

— Хорошо. Под мою ответственность. Действуй.

Тайник де Бриена располагался там, где и должен был — за барельефом, изображавшим рождение богов, чуть правее урны с прахом печально известного первосвященника. Я снял заклинание, предохранявшее содержимое тайника от воздействия времени, не глядя закинул в мешок связку свитков и шкатулку. Нечего дразнить фэйри, разбирая добычу у него на глазах.

Рэндольф надрезал руку и протянул сложенную “лодочкой” ладонь.

Одна из причин, по которой я не люблю ритуалистику и прочую мутную руническую дрянь в том, что дни и месяцы долгой работы и осторожных расчетов слишком легко испортить парой лишних знаков, поставленных в нужных местах. Я использовал его кровь для внутреннего сдерживающего контура, а свою — для внешнего. Идеально было бы, будь нас трое, но и вдвоем получилось неплохо. Деактивация прошла красиво. Стоило вписать последнюю руну, как сияние, наполнявшее колесо Хаоса поблекло. С тихим шипением фигура начала таять. В воздухе над гробницей пронесся еле различимый шелест, словно сотни тысяч бабочек в едином порыве взмахнули крыльями, разлетаясь в разные стороны. Тонкие струйки фиолетового дыма поднялись в воздух и повисли под низким потолком.

Совсем как я планировал.

А вот чего я совсем не планировал, так это что фэйри побелеет и рухнет на камень.

— Эй, что с тобой? Много крови потерял? — я склонился, чтобы похлопать его по щекам. Вставай, здесь не лучшее место для отдыха.

Он не подавал признаков жизни.

— Какого отродья Черной?!

Сперва я подумал, что он мертв. Что я напутал с рунами, и Рэндольфа накрыло отдачей. Эта мысль заставила почувствовать себя по-настоящему скверно. Но когда я поднес клинок к его губам, лезвие затуманилось.

Пульс был редким и слабым, но все же был. Я оттянул Рэндольфу веко, полюбовался на мерцающий янтарь радужки и понял, что совершенно не представляю, как ему помочь. Любой фэйри — уникален. Есть похожие, нет одинаковых. В том числе, в плане физиологии. А я даже не врач. Умею обработать и зашить рану и немного разбираюсь в человеческих болячках, но и только.