Джеймс Брэнч Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

— Боже мой! — говорит Фердинанд, роняя раскаленные добела клещи в ведро с водой. — А я надеялся, ты не побеспокоишь меня еще добрый десяток лет!

— Если я вообще вас беспокою, то это чистая случайность, — очень вежливо заявляет Мануэль, — да я бы по своей воле и не зашел сюда. И, не говоря худого об обстановке этих покоев, тут есть пара предметов, которые, по–моему, выдают застенок.

— Так может и оказаться. Между тем что это у тебя в кармане завернутое в красный шелк?

— Это перо, король, завернутое в лоскут от лучшей юбки моей сестры.

Тут Фердинанд вздохнул и с сожалением оторвался от своих любимых экспериментов, от того, что осталось от маркиза де Энестрозы, к которому этим утром у короля появилась неприязнь.

— Так–так! — сказал Фердинанд. — Однако, в конце концов, я провел прекрасные времена в гнусностях и беззаконии, и есть на что оглянуться! Итак, за какую цену ты продашь мне это перо?

— Но наверняка перо никому не нужно, король, разве оно не кажется совершенно обычным пером?

— Ну–ну! — говорит король Фердинанд, намыливая руки. — Разве где–нибудь заворачивают обычные перья в красный шелк? Косоглазый мошенник, не думай лишить меня вечного блаженства подобными, дурацкими речами! Я узнал в этом пере перо, которое Милка вырвала из левого крыла архангела Орифиила, когда сыны Божии находились в более запутанных и скандальных отношениях с дочерьми человеческими, чем принято ныне.

— В общем, сударь, — ответил Мануэль, — может, вы и правы, в мире нет ничего определенного. В любом случае я сделал вывод, только завидя эту пару предметов, что лучше не спорить с королем Фердинандом.

— Как я могу быть не прав, когда давным–давно предсказано, что такой божественный посланник, как ты, принесет эту священную реликвию, чтоб отвратить меня от грехов и сделать из меня святого?

— Мне оно кажется совершенно обычным пером, король. Но я помню, что сказал мне один сумасшедший, и не считаю, что ваши пророки умнее меня, ведь я сделался божественным посланником совсем недавно.

— Тогда назови цену.

— Думаю, было бы более уважительным, сударь, справиться у пророков, ибо я нахожу их щедрыми и великодушными существами.

Фердинанд кивнул в знак одобрения.

— Весьма благочестивая речь, поскольку в пророчестве говорилось, что эта реликвия будет дана мне вообще без вознаграждения крупным дворянином. Поэтому я должен тотчас же составить тебе грамоту, полагаю, на графский титул, и должен отписать тебе вчерашним числом плодородные земли и крепкий замок или два.

— Несомненно, — сказал Мануэль, — для вас было бы неразумно пренебречь соответствующим уважением к такому знаменитому пророчеству, тем более что чернильница у вас под рукой.

Поэтому король Фердинанд послал за графом Пуактесмским и объяснил ему по старой дружбе, как обстоят дела, и в тот же день высокородного графа исповедали и обезглавили. Пуактесм стал теперь вакантным местом и король Фердинанд пожаловал Мануэлю дворянство и сделал его графом Пуактесмским.

Правда, тогда всем Пуактесмом владел герцог Асмунд, возглавлявший войско норманнов, с презрением отрицавший власть короля Фердинанда и побеждавший его на поле брани с досадным постоянством. Так что Мануэль в настоящее время не приобрел ничего, кроме громкого титула.

— Я думаю, что очень скоро какая–нибудь беда случится с Асмундом и его гнусными приспешниками, и нам не нужно будет из–за них волноваться, — успокоил Мануэля король Фердинанд.

— Но как я могу быть в этом уверен, сударь? — спросил Мануэль.

— Граф, меня удивляет подобный скептицизм! Разве не ясно утверждается в Священном писании, что, хотя нечестивые могут какое–то время процветать, они вскоре будут подкошены, как зеленеющее дерево?

— Да, разумеется. Поэтому нет сомнения в том, что ваши воины скоро победят герцога Асмунда.

— Но я не должен посылать солдат воевать против него сейчас, когда я — святой. Это выглядело бы неприлично и имело неблагочестивый вид подсказки Небесам.

— Все же, король, вы посылаете войска против мавров…

— Ах, но это же не ваши земли, граф, а мой город Уведа, на который напали мавры, а нападать на святого, что вы без сомнения должны понимать, опасная ересь, подавить которую — мой долг.

— Да, разумеется. Значит, вот так! — сказал Мануэль. — Что ж, быть графом — это кое–что, и лучше бережно носить красивое имя, чем караулить стадо свиней, хотя, по–видимому, со свиньями не пропадешь с голоду.

Между тем герольды короля в парадных доспехах разъехались по округе, чтобы объявить об исполнении древнего пророчества, касающегося пера архангела Орифиила. Никогда прежде не бывало в этих краях такого шума, ибо в колокола всех церквей звонили день–деньской, а весь народ бегал вокруг, молясь что есть мочи, прощая родственников, целуя девушек, свистя в свистки и звеня бубенчиками, поскольку город теперь стал прибежищем реликвии настолько священной, что и последний грешник, лишь коснувшись ее, очищался от любой скверны.

В этот день король Фердинанд прогнал дурных сотоварищей, с которыми он так долго буйствовал, прибегая ко всем возможным порочным способам, и зажил, как святой. Он строил по две церкви в год и питался одними кореньями и травами; он ежедневно мыл ноги трем беднякам и ходил в рубище; когда сжигали еретиков, он сам приносил и складывал дрова, чтобы никого не обременять; и он сделал матерями–настоятельницами своих самых близких подруг прежних дней, поскольку знал, что люди делаются святыми при соприкосновении со святостью.

А граф Мануэль пребывал в течение месяца при дворе короля Фердинанда, отмечая повсюду то, что казалось самым примечательным. Мануэль в основном нравился избранным, и по вечерам, когда двор собирался на домашнюю молитву, никто не был более набожен, чем граф Пуактесмский. Он был тих с матерями–настоятельницами, а с анахоретами и епископами — прост, что не могло не восхищать в божественном посланнике. «Особая благосклонность Небес, — как указывал король Фердинанд, — всегда сберегается для скромных людей».

Перо из крыла гуся Гельмаса король Фердинанд велел прикрепить к непритязательной камилавке с нимбом из золотой канители, которую он теперь носил вместо тщеславной земной короны, чтобы постоянная близость с этой реликвией умножала его святость. И теперь, когда его душу покинула неуверенность в самом себе, Фердинанд жил без забот, и его пищеварение улучшилось за счет легкой диеты из кореньев и трав, и его доброта была бесконечна, поскольку он не мог сердиться на жалких грешников, которых ожидают бесконечные муки ада или чистилища, в то время как Фердинанд в раю будет играть на золотой арфе.

Поэтому Фердинанд со всеми обходился мягко и великодушно. Половина его подданных говорила, что это им все просто кажется, а остальные утверждали, что в самом деле такое вполне возможно, что они всегда мечтали об этом и теперь думают только о том, чтобы молодежь извлекла для себя пользу и относилась к подобным вещам посерьезней.