Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Дикий волк

Саксы попали в расставленную ими самими ловушку. Перед ними стояла громадная армия, сзади находилась скала Кэрконан и теснина, в которой они планировали засаду. Они сражались, как дьяволы, но находились в неблагоприятном положении. Саксы начали битву в страхе перед грозной репутацией Амброзиуса, рожденной у Доварда, а также, как рассказывали мне люди, боясь моего пророчества, которое я сделал перед Вортигерном. Оно передавалось из уст в уста, как пожар, охвативший довардскую башню. Естественно, что оборотная сторона предзнаменований играла на руку Амброзиусу. Сражение началось незадолго до наступления полудня, и к заходу солнца все было кончено.

Я видел битву от начала до конца. Для меня она оказалась первой, и не стыжусь сказать, почти последней крупной битвой. Я участвовал в сражениях не мечом или копьем. Если уж на то пошло, то я внес свою лепту в победу при Кэрконане задолго до начала самого сражения. Когда же оно началось, мне пришлось играть роль, символически отведенную мне однажды Ютером.

Мы доехали с Кадалом до Карлеона, где встретились с небольшим отрядом Амброзиуса, занявшим крепость. Второй отряд направлялся к Маридунуму занять и восстановить местные укрепления. А также, как рассказал мне их командир в конфиденциальном порядке, «проследить, чтобы христианская община, вся христианская община — так уж набожен наш король — оставалась бы в безопасности». Ему даже поручили выделить мне людей для эскорта, который сопровождал бы меня к Амброзиусу. Отец не забыл при этом передать мне мою одежду. Поэтому я послал Кадала, к его великому неудовольствию, обратно, привести в порядок пещеру Галапаса и ждать меня там, а сам направился в сопровождении воинов на северо-восток.

Мы подъехали как раз, когда армия расположилась за Кэрконаном. Войска построились уже в боевые порядки и хотели видеть командующего. Согласно указанию, мы отъехали в сторонку и встали у западного холма. Там стояли ополчения южноуэльсских племен. Люди с недоверием переглядывались, держа наготове мечи для саксов. Охранявшие меня воины относились ко мне приблизительно одинаково. Во время пути они не нарушали моего молчания, и было видно, что они относятся ко мне с благоговением. Для них я являлся не столько признанным сыном Амброзиуса, сколько «пророком Вортигерна», — титул уже пристал ко мне, и потребовались годы, чтобы отделаться от него. Когда я доложил о своем прибытии одному из командиров и попросил отвести мне место в боевых порядках, тот пришел в ужас и стал всерьез просить меня не участвовать в сражении, а найти себе место, откуда я был бы виден всему войску и войско знало бы, что «пророк находится с ними». Я поступил по его совету и удалился на вершину небольшой скалистой горы, где, запахнувшись в накидку, я приготовился созерцать поле боя, лежащее внизу, как на карте.

Амброзиус находился в центре. Я видел его крупного белого жеребца, рядом развевался стяг с Красным Драконом. Справа от него мелькал голубой плащ Ютера, галопом скакавшего перед рядами. Командира на левом фланге я узнал не сразу: серая лошадь с крупным, мощным человеком на ней и белое знамя с чем-то неразборчивым. Потом я разглядел вепря, Корнуольского вепря. Командующим на левом фланге у Амброзиуса был никто иной, как седобородый Горлуа, повелитель Тинтагеля.

В боевых порядках саксов невозможно было ничего разобрать. Всю свою жизнь я слышал о жестокости этих светловолосых гигантов, все британские дети воспитывались на страшных рассказах о них. Они обезумевали в сражении и могли сражаться, истекая кровью из двенадцати ран, с неубывающей силой и жестокостью. Их силу и ярость уравновешивал недостаток дисциплины. Так оно вышло и на этот раз. В волнах блестящего металла и пляшущих конских грив нельзя было разглядеть никакого подобия порядка. Все находилось в постоянном движении, напоминая поток, готовый прорвать плотину.

Даже со своего места я мог выделить Хенгиста и его брата — гигантов с длинными усами, свисающими до самой груди, и длинными волосами, развевающимися сзади. Они объезжали свое войско на маленьких, но крепких лошадках. Стоял крик, отчетливо слышимый в воздухе: молитвы богам, клятвы, призывы, команды. Они нарастали в неистовом крещендо, пока не раздался последний дикий вопль: «Убей, убей, убей!» Взметнулись топоры, блеснув в майском солнце, и вся свора ринулась на стройные ряды войска Амброзиуса.

Два воинства столкнулись с таким ударом, от которого в Кэрконане загалдели галки. Казалось, раскололся воздух. С моего места нельзя было увидеть, как разворачивалось сражение, а точнее, несколько разных сражений. Какое-то время было похоже, что саксы со своими топорами и крылатыми шлемами пробурили проход в британском войске. Рядом виднелась группа саксов, окруженная и поглощаемая морем британцев. Главный удар саксов пришелся по центру Амброзиуса, затем с востока по саксам ударила конница Ютера, совершившая гибкий обходной маневр. Корнуольцы под предводительством Горлуа сначала подались назад, но когда саксонские ряды заколебались, их войска мощными ударами пошли дробить саксов. После этого на поле установился хаос. Повсюду небольшими группами сражались люди. Схватки шли даже врукопашную. Шум, скрежет и крики доносились до моего утеса вместе с запахом пота и крови. Я сидел, запахнувшись в плащ, и наблюдал. Снизу под моей скалой раздавались голоса уэльсцев, переросшие в боевые крики, как только в нашем направлении устремился отряд саксов. В одно мгновение холм опустел, а звуки битвы приблизились к холму морским прибоем. Рядом в боярышнике мелькнула малиновка и начала петь. Ее беззаботное и радостное пение перекрывало шум сражения. И по сегодняшний день, когда бы я ни вспомнил битву при Кэрконане, мне каждый раз слышится пение малиновки, накладывающееся на карканье воронья. Вороны уже кружили вверху. Люди рассказывают, что они могут заслышать звон клинков за десять миль.

К закату все было кончено. Эльдоль, герцог Глостерский, стащил Хенгиста с коня под самыми стенами Кэрконана, где тот попытался спастись бегством. Остальные саксы бросили поле боя и бежали. Большинство из них настигли в горах и в теснине у подножия Кэрконана. С наступлением сумерек у ворот крепости зажгли факелы, и в нее на белом скакуне через мост въехал Амброзиус, оставив поле боя воронью, священникам и похоронным командам.

Я не сразу отправился к нему, дав время на похороны павших и очищение крепости. Кроме того, для меня наверняка найдется работа среди раненых, а с передачей послания от моей матери спешить не было необходимости. Пока я сидел на майском солнце между пением малиновки и шумом битвы, я почувствовал, что матери вновь стало плохо и ее уже нет на свете.