Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ

Милавица не выдержала, охнула, положила руку на сердце, откинулась на мягкие подушки, затем вскочила, будто на королевскую собаку с ядовитыми зубами присела:

— Ах! Кловун, истинный кловун из цирка, культурист!

Припрятала я деньги от муженька – всё на пни бы перевел, не думала, не гадала, что на моральный патруль с превеликим удовольствием отдам, словно меня в снегу искупали обнаженной, а затем бросили в костёр.

Вы, командир, открыли мне душевные глаза, очи просверлили своими лазерами откровенного поучения, и за благонравие, за привитие моральных высоких качеств я вам благодарна, как если бы вы убили в торговых рядах маньяка нахала, что нюхает под юбками у купчих.

Вы обличали меня, укоряли, журили, порицали, и с каждым вашим словом во мне крепла уверенность, что отдам все деньги на штраф, ключика золотого от сердца не пожалею; да что ключик – ваши слова – ключище к моим деньгам. – Жена художника белой куропаткой слетела с кожаного дивана, упала перед графом Яковом фон Мишелем на колени, обхватила его ноги руками, рыдала, затем в слезах хохотала, будто одержимую её на раскаленную сковороду посадили в пряничном домике. Очи воспалились аллергенными пятнами и блестели отражателями Космолёта. – В шестнадцать лет, когда соки земли вошли в резонанс с соками в теле, я задумала найти Настоящего Человека, о котором напишу повесть.

Настоящий человек – идея максимализма, девичья тайна, за которой скрыт не только рыцарь, но и его доспехи.

Я не называла себя бесстыдницей, потому что давно видела ЭТО и ТО, но чувство сожаления, что порядочный Настоящий Человек устыдит меня – тормозило, тянуло назад, даже когда я скатывалась шутки ради, как карасик, по водосточному желобу.

Судьба в летнюю ночь занесла меня на кладбище спортсменов – элитное кладбище, а над воротами скрещенные сломанные ноги и руки прибиты.

«Когда мертвецы восстанут? – озорница, поэтому разбудила кладбищенского сторожа с приплюснутой головой – бывший штангист, штанга упала ему на голову. – Бают, что по ночам мертвые спортсмены с шестами для прыжков, с катапультами, с мячами, с лентами, со штангами разгуливают по кладбищу и ищут судью соревнований».

«С часу на час прибудут живые мертвецы! – кладбищенский сторож вырвался из моих объятий – не очень я и хотела, хам, прилёг на могильный холмик, испустил неприличный, словно ломал лёд на реке Новая Обь, звук и добавил. – Армагедон!»

«Да, если бы тебя превратили в жеребца, то я бы присвоила тебе шестой номер, но не пятый!» – я с разочарованием топнула изумительной ножкой, и из шалости присыпала кладбищенского сторожа земелькой, сверху бросила венок с надписью «Спи спокойной, дражайший супруг! А я ухожу к Ипполиту, потому что – востребованная!»

В конце дорожки показалась одинокая фигура в черном плаще, в шляпе, и в кирзовых сапогах Космопроходца.

Я взволновалась, с криком: «Не уходи, чудовище», побежала к фигуре, спотыкалась, падала, истерла коленки до дыр, как прикосмодромная шлюшка!

Неужели, он — Настоящий Человек, зомби с большим стажем полевых работ?

Призрак, оживший мертвец, или человек с амбициями, словно не слышал меня, посмотрел искоса с беличьим любопытном – кроме меня, на кладбище никто не похож на белку, надул щеки, словно подушки безопасности, пальцем написал на могильном холмике «Я не жених вам!»

Я поразилась бесцеремонности ночного кладбищенского маньяка, набрала воздуха в легкие по максимуму, чтобы мой крик долетел до ближайшей Звезды, но затем подумала, что незнакомец – слишком невинен и без претензий, чтобы я его обличала.

Из-под ног маньяка выскочил суслик, прошелестел у меня между ног, и я подумала, что суслик нарочно выскочил, даже со счета сбился, когда между наших ног вязал невидимый канат Судьбы.

С жадностью первородной грешницы я разглядывала мужчину, искала в нём Настоящего Человека, или, наоборот, искала отсутствие наглых черт бордельного рысака.

Плащ при ближайшем рассмотрении – я зажгла черную восковую свечу (что нашла на могиле чёрта, то и зажгла) – оказался с дырами, вроде бы от пуль – так кабальеро украшает новый пиджак.

Плащ ниспадал до пяток, и я не видела – надеты ли на незнакомце брюки, или он в кальсонах на волосатые ноги.

Маньяк без почтения пытался задрать полы плаща, но беспалые руки плохо слушались, и материя со зловещим шепотом беззубого мертвеца ниспадала обратно, на сапоги, горше которых только – армия бездомных.

Темно-коричневая шляпа с пером марабу (я уверена, что – марабу) поразила меня мастерством пошива, и я восстала мысленно против всех своих шляпок, вызвала бы на дуэль портных, а, если бы они пришли с ножницами, то защекотала бы перьями до смерти – так индейцы убивают приручённых свиней.

Лицо зловонного незнакомца – смрад, как из ада; я не падала в ад, потому что еще не видела пней на картинах будущего мужа – вырублено из куска мраморной свинины, некрасивое, протухшее, поэтому – мужественное; пейсы свисали ниже плеч и напоминали мне стыдливую монашку с бородой на лобке; с клыков стекал желтый яд, но, возможно, что в темноте и в невежестве, в девичьем ужасе я ошиблась.

Ничто не указывало на идеальность незнакомца, и я уже не верила, что он — Настоящий Человек, но вдруг, будто книжная полка упала мне между ног – горячее желание физическое, затем – душевное пробило целомудрие и подгоняло меня к Правде.

Я задрала юбку, обмахивалась, проветривала, но этикет – как от раздувания костра или углей под шампурами с кониной; я с каждой секундой желала сильнее и сильнее необыкновенного мужчину, убеждала себя, что женщина в поединке с мужчиной не всегда проигрывает, иногда и побеждает, и тогда получает право насилия над плотью мужчины.

Где я возьму благородство, мораль, светские манеры, реверансы в рюшечках среди разврата кладбищенских могил и упования на глупость кладбищенского сторожа?

«Вы – мой идеал, Настоящий Человек, слышите, человек вы, или зомби! – я вскричала, схватила маньяка за руку, плащ продавился, под пальцами моими хрустнуло, будто я раздавила стеклянную розу. – Я не наивная дурочка, пораженная проказой, не ловительница змей и тарантулов, а – ночная фея, молчаливая в нужный момент и крикливая, когда меня сравнивают с остроумной книжкой.

Все пороки собрались у моих ног, но не поднимаются, а заглядывают под юбку, потому что я не ношу нижнее белье, особенно, когда гуляю по кладбищу, заглядываю за памятники, выискиваю кости для костной муки.

От костной муки урожайность клубники поднимается в восемь раз, а от мочи и кала – только в три раза.

Моя бабушка выращивала лучшую клубнику, потому что раскопала кладбище домашних рабов прошлого века, и из костей вырабатывала удобрения – приступ сердечный от вида удобрений, но для клубники они – хохот, если клубнички смеются.