Мэри Стюарт - День гнева. Принц и паломница

Такова была повесть королевы. Что до подмены королевского меча никчемной копией, это, как утверждала Моргана, было лишь уловкой, облегчившей кражу. Меч по обыкновению висел над местом короля в Круглом зале в Камелоте, и ныне его снимали лишь во время празднеств или для битвы. Копию повесили там лишь для отвода глаз. Но из этого могла проистечь трагедия. Артур вернулся из своих странствий цел и невредим, и Акколон, боясь за самого себя и Моргану в случае, если вскроется кража, вызвал короля на бой, и со своим собственным добрым мечом напал на Артура, вооруженного лишь хрупкой копией Калибурна. Исход этого поединка уже стал частью все растущей легенды о великом короле. Несмотря на завоеванное изменой преимущество, Акколон был убит, а Моргана, страшась гнева и мщения и брата, и супруга, заявляла всем и каждому, кто соглашался ее выслушать, что поединок был делом не ее рук, а одного только Акколона; поскольку последний был мертв, то возразить ей было некому. Если она оплакивала своего мертвого любовника, то делала это тайно. Перед каждым слушателем она сожалела о его неразумии и громко заявляла о своей преданности — пусть полной ошибок, признавала она, но искренней и глубокой — своему брату Артуру и своему супругу и повелителю.

Отсюда и смятение в замке. Пока никакого решенья еще не было принято. Дама Нимуэ, унаследовавшая от Мерлина место советника при Артуре и (как говорили) Мерлинову силу, явилась на север, дабы вернуть Меч в Камелот. Ее речи не допускали компромиссов. Артур не готов простить сестре поступок, который считает изменой; и ежели Урбген пожелает отмстить за преступленье, совершенное против его ложа, он получает дозволенье Верховного короля поступить со своей неверной супругой, как сочтет должным.

До сего времени король Регеда едва находил в себе твердость, чтобы говорить с женой, не говоря уже о том, чтобы судить ее. Дама Нимуэ еще не покинула город, хотя жила и не в самом замке; к немалому облегчению Урбгена, она отклонила его гостеприимство и нашла себе жилье в городе. Урбген (как он доверительно признавался своим сыновьям) по горло сыт был женщинами и их неумелой возней со снами и волшебством. Он охотно отказался бы принять Моргаузу, но не видел оснований для такого отказа, к тому же ему было любопытно поглядеть на «Оркнейскую ведьму» и ее сыновей. И потому могучий король Урбген настороженно лавировал меж Нимуэ и Моргаузой, позволив последней явиться с визитом и беспрепятственно переговорить с сестрой и вознося молитвы, чтобы королевская советчица теперь, когда ее дело на севере завершено, покинула Лугуваллиум без слишком уж неловкого столкновенья со своим старым врагом Моргаузой.

На третий вечер их пребывания в замке Мордред, избегая общества остальных мальчиков, после ужина в одиночку вышел из главной залы, чтобы отправиться в отведенные принцам покои. Дорожка привела его на пологий склон, лежащий между основными строеньями замка и берегом реки.

Здесь раскинулся сад, разбитый ради увеселения королевы Морганы; ее окна выходили на клумбы роз и цветущих кустарников и лужайки, плавно спускавшиеся к реке. Сейчас обломанные стебли мертвых лилий стояли посреди прибитых к земле зарослей шиповника и безлистой жимолости, и в жухлой траве темнели зеленые пятна мха. По отметинам на стене у королевиных окон было видно, где висели клетки с ее певчими птицами — прежде, чем их внесли в дом на зиму. У берега уныло и праздно плавали лебеди, без сомнения, в ожидании корма, что приносила им королева в не столь тревожные дни; пара белоснежных павлинов, словно два выцветших призрака, устроились на ветке дерева. Нетрудно было догадаться, что летом сад был красив и полон запахов, ярких красок и пения птиц, но сейчас, промозглым осенним вечером он казался заброшенным и безотрадным и пахло здесь промоченной дождем опавшей листвой и речным илом.

Однако Мордред медлил, привлеченный этим новым проявлением британской роскоши. Он никогда прежде не видел сада, даже помыслить себе не мог, что участок земли может быть тщательно распланирован и засажен только ради красоты и удовольствия его владельца. Еще раньше он углядел в окно статую, на фоне темного переплетения ветвей казавшуюся призраком. Теперь ему захотелось рассмотреть ее поближе.

Статуя тоже показалась ему странной. Девушка в легких одеждах склонилась, словно лила воду из чужеземного вида раковины в пруд у подножия пьедестала, выложенный камнем. Единственные статуи, что он видел до тех пор, были грубые изваяния островных богов, камни со следящим оком. Девушка была красивой и почти настоящей. Сгущавшиеся сумерки превратили пятна лишайника, поползшего по ее рукам и забравшегося в складки платья, в нежные серые тени. Раковина была совсем сухой, но по воде в каменном пруду тихо плыли останки летних кувшинок. Под их почерневшими листьями он разглядел медленное шевеленье хвоста большой рыбины.

Оставив мертвый фонтан, Мордред легко сбежал по травянистому склону к берегу реки и ленивым лебедям. Здесь, открываясь на реку, спрятанная от дворцовых окон увитой виноградником кирпичной стеной, стояла беседка, очаровательный укромный уголок с мозаичным полом и полукруглой каменной скамьей, концы которой были богато украшены каменной резьбой с виноградными гроздьями и рожицами купидонов.

На скамье что-то лежало. Он подошел поближе. Это были пяльцы с вышиванием: на продетом в них квадратном льняном лоскуте в очаровательном узоре сплелись листья, цветы и ягоды земляники. Из любопытства Мордред поднял пяльцы со скамьи и тут же увидел, что основа насквозь промокла, и на ткани остались темные пятна от камня, на котором она лежала. Должно быть, позабытое вышивание лежало здесь уже немало времени. Откуда ему было знать, что сама королева Моргана уронила его здесь, когда сюда, на место их тайных свиданий, ей принесли известье о смерти ее любовника. С тех пор она не выходила в сад.

Мордред опустил испорченное вышиванье назад на скамью и снова прошел через лужайку к дорожке, шедшей под окнами дворца. Как раз в тот момент в одном из них зажегся свет, и в вечерней тишине ясно зазвенели голоса. Один из них, повышенный в расстройстве или во гневе, был ему незнаком, но другой, отвечавший ему, принадлежал Моргаузе. Мордред уловил слова «корабль» и «Камелот», а потом «принцы», и тут, не дав себе даже времени подумать, он оставил дорожку и шагнул ближе к стене под окном, прислушиваясь.

В окнах не было слюды, и располагались они высоко, в нескольких пядях у него над головой. Разговор доносился до него лишь урывками, когда женщины повышали голоса или подходили к окну. Моргана — как оказалось, первый голос принадлежал ей, — судя по всему, в беспокойстве, почти что в смятении, мерила шагами комнату.