Карина Демина - Королевские камни

Она приложила к стеклу ладони, подтапливая ледяную корку. И сама прижалась, дыхнула жаром.

— А вот и не впущу, — пробормотала под нос Нира исключительно из чувства противоречия и снедавшей ее обиды. Ее тут едва замуж не выдали, а он пропал.

Она подтянула стул и взобралась на него, а потом на подоконник и там уже, дотянувшись до щеколды, с трудом ее открыла. Окна в тетушкином доме были старыми, и открывали их редко.

Нат ввалился вместе со снегом и ветром. На руки подхватил, закружил, прижал к упоительно холодной куртке.

— Я соскучился, — сказал он и носом о шею потерся.

Нос был холодным.

— Ты… отпусти!

Нира попыталась вывернуться, но ее не выпустили.

— От тебя пахнет сладко-сладко… а я клад нашел. Точнее, я думал, что там клад, а оказалось — пыточная…

Отпустил все-таки. И окно закрыл сам.

А выглядит… бледно выглядит. И снова без шапки, этак он все уши отморозит, и зачем Нире муж без ушей? Она хотела сказать, но передумала: еще обидится.

Он смешно обижался. Хмурился. И еще губу нижнюю выпячивал.

Но волосы ему Нира пригладила. В них, жестких и холодных, запутались снежинки, которые таяли, и волосы становились мокрыми.

Снег налип на ботинки и на куртку кожаную, старую… как он не замерз-то в одной куртке.

— И там труп, — сказал Нат, жмурясь от удовольствия.

— Где?

— В пыточной. Я же говорю, мы клад искали, и я дверь нашел. Тайный ход… точнее, там раньше пыточная была… ну а от нее и ход имелся старый. Иногда так делали, чтобы потом трупы выносить.

— Куда?

— В лес, — терпеливо пояснил Нат. — Сама подумай, привел кого, посадил, допросил, и что потом?

— Что?

— Ну не тащить же тело через парадный ход… и кухня далеко, а так — вынес тихонько и закопал где-нибудь. Удобно.

Нира кивнула, не зная, что противопоставить этакому вескому аргументу. И вправду удобно… вынес и закопал…

— Но ее давно уже не использовали, там все заржавело. — Нат скинул куртку, под которой обнаружилась рваная рубашка. — У тебя иголка с ниткой найдется? А то я тут… поучить он меня захотел… думает, что я слабый и ничего не понимаю… придурок.

— Кто?

— Гарм… он старший над охраной. Райдо позвал их в дом, ну, на всякий случай. Он за мной следил. А тут решил повоспитывать. Я его и сбил с ног… конь вот напугался, плохо…

— Конь? — Нира чувствовала себя полной дурой. Она совершенно ничего не понимала. — Так, давай сюда свою рубашку…

…конечно, неприлично, когда мужчина без рубашки… и даже если жених… и она никогда не видела голых мужчин… ладно, не совсем голых. Нат худой-худой, ребра вон торчат. А шкура пятнистая, на животе и вовсе красная, точно вареная.

— Ты не смотри. — Он сам смутился, сгорбился, повернувшись боком. — Это пройдет… позже… может, потом, ну, когда Райдо выздоровеет, я у альвы попрошу, чтобы она и меня. Живое железо-то лечит, но с альвийскими штуками оно плохо справляется… и я вовсе не лишайный!

— Я не говорила, что лишайный!

— Так… одна девушка сказала… не девушка то есть… маркитантка… я пошел к ней… все ходили, и я тоже… а она посмотрела и сказала, что я лишайный и она меня обслуживать не станет.

Он обнял себя и тут же спохватился:

— Ты не подумай! Я больше к ней не пойду… вообще ни к кому не пойду! Ты мне нравишься, я на тебе женюсь и с тобой буду.

— Если меня раньше замуж не выдадут, — мрачно произнесла Нира, которой совершенно не понравилось упоминание о маркитантке.

Не пойдет он… конечно, не пойдет. Пусть только попробует пойти и… и, вообще, жаль, что единственный предмет, на котором можно выместить злость, — это рубашка. И Нира, преисполнившись мрачных предчувствий, с немалым наслаждением пронзила тонкую ткань иглой.

— Замуж? — переспросил Нат, развернувшись резко.

Пригнулся. И стал шире…

— Угу… Мирра постаралась… и если бы не теткина подруга, я бы не узнала даже. В газете напечатали о помолвке, и она привезла… то есть теткина подруга газету привезла, а в ней — объявление о помолвке с каким-то… ему за шестьдесят, представляешь?!

Нат оскалился и глухо зарычал. А на висках проступили капельки, как пота, только серебряные, и их становилось больше и больше.

— Нат… я не хочу за него замуж… вообще не хочу замуж ни за кого, кроме тебя… — Нира отложила и рубашку, и иглу.

Она смахнула эти капельки, которые прилипли к пальцам, потянулись за ними тончайшими нитями.

— Я тебя люблю… то есть я не знаю точно…

Нат склонил голову набок.

Но не рычит. И не скалится… и смотрит только, выжидающе так, а Нира совершенно не знает, что еще сказать.

— Понимаешь, я ведь никогда и никого не любила и поэтому просто не знаю, какой должна быть любовь. Но вот… мне плохо без тебя. А когда ты есть, то хорошо. Мне нравится смотреть, как ты хмуришься. И думаешь. Ты такой серьезный становишься, что просто сил нет… а еще мне было страшно… я подумала, что ты больше не придешь, что… забудешь или… или другую найдешь… кого-нибудь, чтобы проще и…

Нат покачал головой. И поднялся.

Он хоть тощий, но высокий. И сильный. И вовсе не лишайный, просто кожа молодая, нежная. Ему, наверное, больно, когда он вот так Ниру к себе прижимает.

— Я его убью, — тихо сказал Нат.

— Кого?

— Твоего… жениха…

— Ты мой жених, мне не надо другого. — Ей вдруг захотелось расплакаться и чтобы он, как в прошлый раз, утешал… тогда ему Нира все-все рассказала: и про скандал, и про пощечину, и про кольцо, которое отняли, хотя не имели права… и он говорил, что кольцо — это пустяк.

А остальное — надо потерпеть, и, когда Нире исполнится шестнадцать, Нат ее украдет…

Он собирал ее слезы губами.

И сам улыбался, неловко, потому что совершенно отвык улыбаться. И Нира боялась эту улыбку спугнуть. Вообще сделать что-то неправильное, оттолкнуть. Разочаровать.

Она ведь самая обычная, и не красавица даже. Рыжая, с веснушками вот, которые не сводятся ни ромашковым кремом, ни цинковой мазью… и бестолковая совершенно. Будь Нира толковой, с ней бы не происходило всяких неприятных вещей, вроде той помолвки…

— Я… я, наверное, тебя все-таки люблю. — Она всхлипнула и вытерла нос ладонью. — Но ты не думай, что если так, то теперь тебе все позволено будет!

Она сама высвободилась из его объятий. И за рубашку взялась.

— Не думаю, — ответил Нат, присев на краешек козетки. Сгорбился. Подбородок кулаком подпер. Думает.

— Если ты его убьешь, то тебя будут судить…

— Пожалуй.

— И посадят…

— Да, — вынужден был согласиться Нат. — Я не боюсь, не думаю, что в тюрьме страшнее, чем…

Осекся и отвернулся. Он не любит рассказывать о войне, и Нира не спрашивает, потому что от этих вопросов ему больно. А ей не хочется боль причинять.

— У тебя теплая одежда есть? — Нат заговорил спустя минуту или две… или десять даже?